Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Когда я приезжал в Бостон, я останавливался у них — Елены Георгиевны, Тани, Ефрема. Я координировал кампанию в поддержку Елены Георгиевны и Андрея Дмитриевича, когда они были в Горьком. Мы вместе семьями ездили на Кейп Код, я очень дружил с мамой Елены Георгиевны. Была масса семейных отношений — Аня, дочь Тани, у нас какое-то время жила. Семейные отношения и политические дела смешивались.

Леонид Литинский

Литинский Леонид Борисович (1948 г/р) — математик, поддерживал близкие отношения с семьей Е. Г. Боннэр и А. Д. Сахарова с 1976 года. Член Общественной Комиссии по сохранению наследия академика Сахарова.

1. Из статьи «Об А. Д. Сахарове и вокруг»[282]

Мы с женой (И. М. Кагановой) познакомились с семейством Сахаровых летом 75-го, подружились — с 76-го. После того, как в 77 году детей Елены Георгиевны вынудили уехать на Запад, старались помогать «старикам» в организации быта, жизни и прочего. Правозащитной деятельностью никогда не занимались.

Леонид Литинский

Общение с Сахаровыми продолжалось и в период их горьковской ссылки — письмами, и во время приездов Елены Георгиевны в Москву. В 84-м году, за попытку помочь Сахаровым, когда на Елену Георгиевну в Горьком обрушили уголовное преследование, а Андрей Дмитриевич объявил голодовку, я подвергался — не знаю, как правильно: «гласному надзору КГБ»? — четыре месяца круглосуточного конвоирования «топтунами», куда бы и когда бы я ни шел (но в пределах г. Троицка, где я жил и работал — в Москву не пускали). Начавшись 12 мая, конвоирование окончилось 12 сентября 1984 года после того, как 8 сентября в Горьком соединили Сахаровых, на четыре месяца насильственно разлученных КГБ.

* * *

…Через пару недель после возвращения Сахаровых из Горького в Москву в конце декабря 1986 года мы, под руководством Елены Георгиевны, начали приводить квартиру на Чкалова в порядок. И хорошо, что не затянули с этим — через некоторое время Сахаровых так закрутило общественной деятельностью, что уже в апреле 1987 года они буквально удрали в Горький: вообще говоря, действительно надо было собрать и перевезти оттуда вещи в Москву, но они провели там целый месяц, работая в спокойной обстановке. А квартира на Чкалова требовала, чтобы к ней приложили руки — семь лет ветшали обои, стирался пол и приходила в упадок обстановка, семь лет накапливался различный хлам и чужие вещи. (Вернувшийся из лагеря Алеша Смирнов увез по весне два огромных тюка самиздата, до того хранившегося на антресолях.) В этот период мне (в числе других друзей дома из тех, кто помоложе) часто приходилось приезжать на квартиру для разборки вещей и книг, для вытаскивания мусора и проведения мелкого ремонта. В один из таких приездов я застал Елену Георгиевну в мрачном расположении духа. В ответ на расспросы она отвечала в том смысле, что чему радоваться-то? Мы, дескать, здесь, в тепле и уюте, а люди в лагерях сидят. В телефонном разговоре Горбачев как бы пообещал Сахарову выпустить диссидентов, но что-то КГБ пока не шевелится (разговор происходил во второй половине января 87-го[283]). «Знаешь, пока были там, в Горьком, ну, вроде, ты никому ничего не должен: что мог, то сделал — обратился к мировой общественности, письма написал в защиту конкретных людей. Что еще можно сделать? Сам сидишь под колпаком… А сейчас надо ведь что-то делать, торопить начальство…».

Меня поразило, насколько это совпадало с тем, что испытывал я сам, когда с нас сняли топтунов (см. Предисловие): после того, как прошла эйфория от наступившей свободы, я просто физически ощутил, что теперь надо что-то делать, как-то инициировать вопрос с Сахаровыми. Это раньше можно было не дергаться, потому что — куда уж под топтунами дергаться? Самому бы как-то продержаться. А теперь ты свободен, и, значит, необходимо что-то предпринимать. Это было очень сильное чувство. Не просто отвлеченное умственное рассуждение, но какое-то очень цельное переживание — вроде состояния тревоги всего организма. Видимо, то же испытывали и Сахаровы в новом для себя качестве very important persons…

В один из таких приездов я чуть не покалечил Елену Георгиевну — довершил бы дело, не удавшееся КГБ: стоя на стремянке под высоким потолком, привешивал на кухне отремонтированную люстру с тремя плафонами. Вдруг проводок, на котором держалась уже почти закрепленная конструкция, скользнул между пальцами, и люстра обрушилась прямо на сервированный столик, в нескольких сантиметрах от Елены Георгиевны, дожидавшейся меня пить кофе. Слез вниз, трясущимися руками процедил свою чашку, выпили кофе. Больше мне ничего сложного не поручали, так, что-нибудь неквалифицированное: переноска тяжестей, мусор, уборка или сортировка. И слава Богу.