Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Слов нет, обе стороны долго зревшего конфликта, который с весны 93-го стремительно тащил ситуацию в тупик, вели себя предельно глупо, опасно и непристойно. Но Хасбулатов и Руцкой, овладевшие парламентским большинством, прибегали к явному насилию ещё до решающих схваток, и провоцировали вооружённый бунт против законной власти. Да, конечно, возможность мирным путём преодолеть реакционную оппозицию, была бездарно упущена. Но в последний момент Ельцин предпринял единственный, тогда ещё возможный, шаг. Если бы он тогда не подавил бунт, развязка была бы ужасна, и гражданская война была бы неизбежна.

В наше время беспамятства, циничного прагматизма, одолевающей пошлости, трудная судьба, высокая любовь, и достойная жизнь Елены Георгиевны Боннэр побуждают задуматься об истинных ценностях.

Бойцова Людмила Юрьевна — дополнение

Биолог (1940 г/р), жена Сергея Адамовича Ковалева.

Я с Еленой Георгиевной познакомилась после ареста Сергея Адамовича. После первой же моей поездки в Вильнюс, где проходило следствие по его делу и куда я ежемесячно возила передачи, мы с Сашей Лавутом и пришли «на Чкалова». И весь 1975 год, практически после каждой моей поездки, я там бывала, рассказывала про допросы, на кои меня каждый раз следователи вызывали. Сережа в довольно плачевном медицинском состоянии сел в тюрьму, надо было что-то предпринимать — это тоже очень энергично обсуждалось. Разговор обычно велся в комнате, а потом шли на кухню, и, как правило, пили чай с бутербродами.

Людмила Бойцова и Сергей Ковалев в Сахаровском Центре, 2000-е.

Довольно часто у них бывали и просто дружеские посиделки на кухне. Там стоял вдоль стены диванчик, около диванчика стоял стол торцом в балконную дверь. Около балконной двери всегда сидела Елена Георгиевна и много курила. Уже после, когда Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна были в ссылке, по хозяйству хлопотала их невестка Лиза Алексеева. Елена Георгиевна ведь изредка приезжала из Горького, пока на нее уголовного дела не завели, и уж тогда народ набегал, так что порой пройти было невозможно.

Елена Георгиевна всегда вела разговор за столом, иногда довольно жестко. Ко мне относилась как-то по-отечески — я довольно тихая была, все молчала больше… Когда она вернулась из-за границы после своей первой поездки (ее там лечили по поводу глаз, по-моему), привезла, естественно, огромную кучу всяких вещей, в основном детских, и Варе (нашей дочери) специально какие-то уж очень красивые вещички.

Потом я приходила к Елене Георгиевне и Руфи Григорьевне в Бостоне — они там в каком-то очень интересном домике жили. Пару раз у неё была, когда она жила в Бруклайне — её последнее место жительства. Встречалась с ней в Нью-Йорке, когда она приезжала к Эду Клайну. Мы всегда поздравляли её с днями рождения, она с удовольствием отвечала по электронной почте, сама поздравляла и даже часто стихами.

Когда Сережа занимался, как я это называла — «общественной деятельностью» — я была далека от всего этого. А когда его арестовали, у меня не было выбора, мне нужно было учиться жить в новом качестве. Все мне помогали, приходили, что-то приносили, и я уж сама забегала. Но основным-то советчиком моим была, конечно, Софья Васильевна Каллистратова — к ней на Поварскую (тогда была ул. Воровского) я приходила практически каждую неделю.

До Сережиного ареста я предполагала, что он может попасть в тюрьму — тогда аресты постепенно начинались. Но я далека от этого была: у нас ребенок был маленький, старалась не вникать, но переживала очень: он возвращался поздно, иногда рассказывал о случаях, как его кто-то «вел» на машине — все это было очень нервно, разумеется. Пыталась его отговаривать, убеждать его, что, вот дескать, друзья сделают тебя «козлом отпущения», тебя посадят — я же никого и не знала толком, кроме Саши Лавута и Тани Великановой. Сейчас мне даже смешно об этом говорить: ну как могут они или Андрей Дмитриевич, или Елена Георгиевна сделать кого-то «козлом отпущения»?

Бэла Коваль