Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Елена Георгиевна ценила, что Софья Васильевна воспринимает её не просто как «жену академика», а как самостоятельную личность (каковой она, безусловно, являлась). И всё-таки, её жизнь с начала 1970-х годов неотделима от А. Д. Сахарова, и воспринимаются они именно вместе, а не по-отдельности.

Ко времени их встречи оба были уже сложившимися и известными правозащитниками, и это был союз настоящих единомышленников и соратников. Елена Георгиевна всегда подчёркивала полную оригинальность и независимость всех суждений и поступков Андрея Дмитриевича, бесполезность любой попытки склонить его к изменению его позиции. Когда Софья Васильевна обратилась к ней с просьбой отговорить Андрея Дмитриевича от проведения очередной голодовки, она отвечала: «Вы плохо знаете Андрея. Никто не может отговорить его от принятого решения. Я могу сделать лишь одно: голодать вместе с ним». Конечно, её помощь и беззаветная поддержка всей деятельности Андрея Дмитриевича сыграла большую роль в том, что он стал нравственным лидером правозащитного движения.

Я всегда с безграничным пиететом относилась к А. Д. Сахарову как к выдающемуся физику, которого высоко ценили и мой муж — физик-теоретик, Ю. М. Широков, и мой научный руководитель — академик А. М. Обухов; они оба были хорошо знакомы с ним ещё со студенческих времён. И мне было очень интересно, что это за выдающаяся женщина — Елена Георгиевна, которой он уделял столько любви, внимания и заботы (это бросалось в глаза всем, кто видел их вместе). Его любовь распространялась и на Руфь Григорьевну (мать Е. Г.), и на её детей, которые отвечали ему взаимностью. Мне это стало особенно ясно, когда мама показала мне его письма и открытки, в которых забота о Люсе всегда стояла на первом месте.

Ниже я привожу два отрывка из писем Андрея Дмитриевича, иллюстрирующих это отношение.

«Дорогая Софья Васильевна!

Я начну сразу с большой просьбы. Я решил <…> 16 апреля возобновить голодовку с требованием предоставить Люсе возможность поездки за рубеж для лечения (вероятно — операций на сердце и на глаза) и для встречи с Руфью Григорьевной, детьми и внуками. Я прошу Вас в этот день попытаться организовать сообщение о начале голодовки иностранным корреспондентам <…>.

Коротко о наших делах. Люсино здоровье много хуже, чем в прошлом году. Чаще и тяжелее приступы стенокардии (каждый раз кажется, что данный приступ — самый тяжелый). Приступы происходят с интервалом то около недели, то чаще, и длятся от нескольких часов до суток. А небольшие приступы, снимаемые нитроглицерином, — почти каждый день. Сустак форте, нитросорбит — ежедневно. Плохо и с глазами. С марта она не была у окулиста (да и чем он может помочь). Субъективно — прогрессирующее сужение поля зрения. Раз в месяц она должна являться на отметку в РОВД. Поликлиника (без обследования!) дала справку, что она „способна к самостоятельному передвижению“, т. е. санкционировала привод при неявке при любом морозе и ветре и при любых приступах в день отметки. А у Люси немедленно приступы стенокардии при каждом выходе при небольшом морозе и ветре, и глаза болят.

Люсе предъявлено выходящее за пределы ИТК для ссыльных требование не выходить из дома после 8 вечера. Мы живем в беспрецедентной изоляции. <…> Из США доходят только открытки от Руфи Григорьевны (и то, возможно, не все).