Андрей Рублев

– Да, жаль, что Орда с Москвы уже сбегла… – протянул Антипка; его нежное, с едва пробившимися светлыми усами и бородкой лицо сейчас было насуплено, зло.

– Так верно, что ушли из стольной татары? – спросил Лукинич.

– Верно, верно! – в один голос подтвердили молодые воины. – Давеча, как выступать из села Тайнинского стали, сотники объявили. Только не обойдется оно ордынцам и рязанцам с суждальцами! – с горячностью добавил Михалка.

– Ну, добро, молодцы. А теперь езжайте. На дороге-то уж и нет никого.

– А ты, дядька Антон? Неужто мыслишь – мы тебя одного тут оставим? – буркнул Антипка.

– Бери мою Машку – на коне ж усидишь, чай? – протягивая Лукиничу поводья своей кобылы, сказал Михалка. – А нет, так и телегу я мигом достану!

– Нет, други! – решительно сказал Лукинич. – Пошто я нужен – хворый? Малость отлежусь, тогда и подамся в Москву. Там свидимся. Да и не один я ныне – Андрейка со мной. Из всех Рублевых только он остался, сиротинка. Пока не определю его в надежные руки, не покину, вестимое дело.

Наконец простились. Дружинники, пришпорив коней, поскакали по опустевшей дороге. На повороте Михалка оглянулся, махнул рукой. Лукинич и Орка разом подняли руки, держали их, пока всадников не заслонили деревья.

Да, рано ему помирать иль в монастырь идти, коль есть еще на свете верные други! Лукинич положил руку на плечо молодого татарина, привлек его к себе. Орка удивленно скосил на него глаз, но тут же заулыбался, обхватил за стан.

– Пошли, бачка Лукинич. Ты мокрый. Орка мокрый. Чего стоять? Застудишься. Все уехали.

На пустынной дороге лишь бессчетные следы лошадиных и человеческих ног, превратившие ее в грязное, взрыхленное месиво, напоминали о том, что здесь недавно прошли многотысячные рати. Растворился в отдалении конский топот. Только осенний дождь, нарушая лесную тишину, по-прежнему стучал по кустам и деревьям.

Лукинич глубоко вздохнул, выпрямился, обычно суровое лицо его сейчас было задумчиво, мягко.

Нет, постригаться в монахи он не станет, только отведет Андрейку в Троицу – пусть там рисует в обители, ежли без того, как говорил, жизнь ему не мила. Все время жалуется – пахнет-де рыбьим клеем и олифой. Ну и хорошо, может, найдет сиротинка место в жизни. Может, и вправду уготовано ему великое? И наших умельцев, и самих гречинов искусных превзойти? Ведь вишь, как ни тяжко у парня на душе, а малюет! Обтесал доски, углей нажег, нарисовал тятю своего, Ивана, Аленушку. Да как! Будто живые все! Надо определить Андрейку в надежные руки. «Мне ж до конца дней, видать, другой удел уготован! Еще много у земли родной ворогов. За нее головы сложили Рублевы, Аленушка, тыщи ведомых и неведомых людей русских…»

Большое человеческое горе затуманило, увлажнило глаза, сдавило горло.

– Для другов верных, для земли отчей стану жить, ходить на рати! – неожиданно вырвалось у Лукинича вслух. Перехватив недоумевающий, встревоженный взгляд молодого татарина, улыбнулся грустно, по-доброму: – То я сам с собой, Орка. Ну, пошли, пошли. Наши-то давно с охоты вернулись, тревожатся, небось.

Часть вторая Юность

Глава 1

Был вечер поздней осени. Моросил мелкий холодный дождь, постанывая, качались на ветру огромные сосны, с вековых дубов облетали последние пожухлые листья. По раскисшей тропе, ведущей в Троице-Сергиевый монастырь, с трудом вытаскивая ноги из липкой грязи, шли два путника – старик и отрок. Особенно тяжело шагалось первому; опираясь на тяжелую сучковатую палку, он сильно хромал, мужичьи порты и рваный кафтан его были замызганы серо-желтой жижей. Молодой, одетый в зипун, двигался легче, но чувствовалось, что и он ступает из последних сил. Но вот между деревьями засеребрился покрытый осиновым лемехом купол небольшой, тронутой временем церкви, показалась высокая стена потемневшего частокола. У закрытых дубовых ворот странники остановились, старик постучал в калитку. Открыли не сразу. Наконец кто-то подошел к воротам, выглянул в смотровое оконце и стал возиться с засовом.

– Входите, божьи люди, – хриплым, простуженным голосом пригласил путников монах в бурой, линялой рясе. – Издалече? – вопросил он, пристально разглядывая их.

– Из Москвы.

– О… – протянул инок. – И пошто пожаловали?

– Пристанища ищем, отче, – ответил старик. – Я великокняжий дружинник, Кремник боронил от татар, да вот ранен. А отрока звать Андрейка Рублев, – показал он на молодого. Все его родичи в Москве погибли, лишь он уцелел, бедолага. – И доверительно добавил: – Больно охоч к малеванию, может, найдет в обители свое место.

– А тебя как звать, старче?

– Антоном Лукиничем.

– Что ж, странники. Ночь на дворе, не стану никого тревожить. Отведу вас в гостиную келью.

Mонах проводил пришельцев в ближнее из монастырских жилищ, зажег лучину и вскоре принес им остывшую толокняную кашу и два ломтя ржаного хлеба.

– Отдыхайте, небось притомились-то.