Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Так, например, не исключено, что каменевским предисловием, рисующим Белого фигурой трагикомической, а его творчество трагифарсом, навеяны слова Мандельштама: «На тебя надевали тиару — юрода колпак». Просвечивающая здесь отсылка к словам Белого из статьи «Театр и современная драма», на которую указывалось ранее («Жреческая тиара раздавила бы актера, если б не сумел он ее превратить в дурацкий колпак»), и менее явная — к стихотворению «Вечный зов» — объясняют лишь источник цитаты, но не заложенный в стихотворении обвинительный выпад в адрес всех тех, кто надевал на писателя «юрода колпак», то есть превращал его в шута[1693]. Здесь, как кажется, считывается выпад в адрес Каменева, который как раз, по мнению и Мандельштама, и его жены, и вообще людей из окружения писателя, Белого в шута и превращал.

Свое предисловие Каменев начал следующим заявлением:

С писателем Андреем Белым в 1900–1905 гг. произошло трагикомическое происшествие: комическое, если взглянуть на него со стороны, трагическое — с точки зрения переживаний самого писателя. Трагикомедия эта заключалась в том, что, искренне почитая себя в эти годы участником и одним из руководителей крупного культурно-исторического движения, писатель на самом деле проблуждал весь этот период на самых затхлых задворках истории, культуры и литературы. Эту трагикомедию Белый и описал ныне в своей книге «Начало века». Книга получилась интересная, жестокая для автора и трудная для читателя[1694].

В этой связи уместно вспомнить и записанную С. Д. Спасским со слов Клавдии Николаевны реакцию Белого на появление в печати книги «Начало века»:

Предисловие к «Н<ачалу> века» поразило. — Я никогда не был шутом. А он меня сделал шутом. — Как теперь я могу появляться в ГИХЛе!

Не любил вспоминать о предисловии. Но однажды, вернувшись домой, обессиленный, прилег на кровать, свернувшись:

— А все-таки ушиб меня К<аменев>[1695].

Видимо, о чем-то подобном писал и Г. А. Санников: «Выход „Начала века“. Предисловие. Слезы К<лавдии> Н<иколаевны>. Встреча и разговор. „Какой-то шут гороховый“»[1696].

К теме шутовства применительно к единомышленникам раскритикованного писателя и к нему самому Каменев обращался в предисловии неоднократно. Так, по его мнению, из той «группы», к которой принадлежал Белый, «наиболее „деловые“ и „сериозные“ <…>, вроде Мережковских или Булгаковых», не останови их Октябрьская революция, «стали бы архиереями светской церкви штампованной буржуазной идеологии, а другие, менее устойчивые и менее „солидные“ — шутами при ней». Каменев подчеркивает: «К этому выводу неизбежно подводит книга воспоминаний Белого. <…> Но автор не делает этого вывода. Мы обязаны сделать это за него»[1697].

В другом месте предисловия Каменев иронически воспроизводит цитату из мемуаров Белого, содержащую описание Вяч. Иванова, одного из «крупнейших, рядом с Мережковским, „властителей дум“ кружка Белого»:

Недоставало, чтобы он (Вячеслав Иванов), возложивши терновый венец на себя, запахнувшись во взятую у маскарадного мастера им багряницу: извлек восклицания:

— «Се человек!»

Прошу не смешивать с евангельским текстом; в контексте с показом Иванова «Се человек» означает:

— «Се шут!»

Таким мне казался <…>[1698].

А далее определение «Се шут!» Каменев прилагает ко всему окружению Белого и распространяет на него самого: