Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Картина, отразившаяся на страницах книги Белого, больше всего напоминает дом, жители которого глубокой ночью получили сообщение о том, что на них катится лавина. Белый своей книгой заставляет нас совершить обход различных закоулков этого обширного помещения, и в каждом из них мы констатируем сумятицу, нелепицу, невнятицу, идейную кашу, моральное бессилие[1712].

Оба эти пассажа перешли из предисловия в напечатанный в газете «Известия» 10 января некролог, где о непонятности Белого для советского читателя говорится «простыми и ясными словами»:

Не будем перед открытой могилой подчеркивать то, что часто в книгах ушедшего поэта эти его стремления выражены косноязычно, что, не отдавая сам себе отчета в реальном содержании своей трагедии, трагедии индивидуализма, он не мог и рассказать о ней людям простыми и ясными словами, четкими и реальными образами. Подчеркнем, что сколько бы ни была косноязычно или, если угодно, «символично» выражена эта трагедия, она налицо в книгах Андрея Белого[1713].

Еще в большей степени сказанное относится к словам Мандельштама о том, что Белый «о чем-то позабыл, чего-то не усвоил». Сам поэт вряд ли мог даже думать в этом направлении, но вот Каменев… Собственно, оба его предисловия и посвящены тому, что писатель-символист ничего из уроков истории не усвоил и не понял, а вместо этого проблуждал «по задворкам русской истории в ее самую напряженную, самую осмысленную эпоху, в ту эпоху, когда, наконец, история народов России приобрела подлинный всемирно-исторический смысл»[1714]:

Перелистывая книгу воспоминаний поэта, философа, публициста Б. Н. Бугаева, чей литературный псевдоним неустанно мелькает в журналах и газетах той эпохи, иногда прямо диву даешься: где жили эти люди? что они видели? что они слышали? или, верней, как умудрились они жить в великую эпоху, ничего не видя, ничего не слыша?[1715]

Или:

Ежели человеку, жившему сознательной жизнью в 1900–1905 гг., удалось не заметить ни рабочего движения, ни крестьянских восстаний, ни «Искры», ни ленинского «Что делать?», то о нем мало сказать, что он был политически малограмотен, — он был просто культурно безграмотен, хотя бы на столе у него и лежали книги Канта, стихи Бодлера и рисунки Бердслея[1716].

Той же идеей пронизан и «известинский» некролог Каменева: «Поиски его оказались бесплодны. Индивидуалист от природы, глухорожденный к истине социализма, он то и дело попадал на ложные пути»[1717].

Думается, что с каменевским предисловием тесно связана и первая строка заключительной строфы стихотворения «Голубые глаза и горячая лобная кость…»: «Меж тобой и страной ледяная рождается связь».

Здесь, на наш взгляд, мы имеем дело с прямым опровержением следующего тезиса Каменева:

<…> книга Белого свидетельствует непреложно, что при всех этих фокусах исторический кругозор господ фокусников был — в вершок, связь с жизнью равнялась — нулю[1718].