Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Вообще, отношения Белого с советской властью и «генералами от литературы» — пожалуй, наиболее интересная тема последнего дневника. Белый выражает явную заинтересованность в расположенности к себе Л. М. Кагановича и А. И. Стецкого. Писателя согревают слухи о том, что Каганович одобрительно отзывался о его творчестве, а Стецкий обещал помочь с получением квартиры и прикреплением к Кремлевской аптеке. Своим основным покровителем Белый считает И. М. Гронского, а главным и опасным недругом — Максима Горького. Именно на эти четыре персоны была в 1932 году возложена подготовка Первого съезда советских писателей, призванного объединить всю литературу на единой идеологической платформе — платформе социалистического реализма. Каганович курировал это мероприятие как член Политбюро и Оргбюро ЦК ВКП(б), Стецкий руководил им как зав. отделом культуры и пропаганды ЦК, Гронский был председателем, а Горький — почетным председателем оргкомитета ССП. Судя по лаконичным дневниковым записям и по предшествующим им летним письмам друзьям, Белый внимательно следил за политикой партии в области литературы и изо всех сил стремился к тому, чтобы партия признала в нем советского писателя, «своего». Тесное сотрудничество с властью и всемерное угождение ей было для Белого единственным залогом дальнейшей писательской жизни, а также условием допуска к «благам» — прикреплению к Кремлевской аптеке, получению долгожданной квартиры и т. п.

Планы Белого на будущее были тесно связаны с настоящим, с судьбой книг, готовящихся к изданию. Особую тревогу вызывали у него мемуары «Начало века» и исследование «Мастерство Гоголя» — предисловия к ним писались Л. Б. Каменевым. Несмотря на то что Каменев уже находился в опале и занимал всего лишь должность заведующего издательством Academia, его идеологические оценки творчества Белого имели вес и должны были засвидетельствовать успех или неудачу попыток писателя ассимилироваться в советской действительности. Страх того, что скажет о нем бывший партийный лидер, преследовал Белого еще летом: «Кстати: меня беспокоит верстка „Маст<ерства> Гоголя“ <…>. Очень жду предисловия Каменева <…>», — писал он своему другу и добровольному литературному секретарю П. Н. Зайцеву 19 июня 1933 года[1610]. Белого успокаивал Г. А. Санников: «Первой выйдет книга „Мастерство Гоголя“. Предисловие к ней значительно лучше, чем к „Началу века“»[1611].

С версткой предисловия к «Мастерству Гоголя» писатель ознакомился 20 октября 1933 года и успел зафиксировать в дневнике свои отрадные впечатления: «<…> статья вполне приличная, приятная для меня»[1612]. Однако последующие события наглядно показали, что успокоенность была преждевременной, а политический расчет на возможность сотрудничества с советской властью ошибочным. Предисловие Каменева к «Началу века» Белый прочитал, только когда книга уже вышла (друзья, заботясь о душевном состоянии больного писателя, испугались показывать ему верстку). Оно вызвало прямо противоположные чувства, чем предисловие к «Мастерству Гоголя». «Вышла книга „Начало века“. Предисловие Каменева — хамско-издевательское — произвело удручающее впечатление»[1613], — записал Белый в дневнике 23 ноября. О том, какая буря эмоций скрывалась за достаточно сдержанными словами про «удручающее впечатление», вспоминали многие. «Б. Н. был взбешен и выведен из себя», — писала Н. И. Гаген-Торн Иванову-Разумнику в 1934‐м[1614]. П. Н. Зайцев в мемуарах вообще указал на это предисловие как на причину обострения смертельной болезни писателя: «Первое кровоизлияние в мозг произошло в Коктебеле. Затем последовал ряд кровоизлияний и одно из них в ноябре 1933 года, когда Белый прочитал предисловие Л. Каменева к „Началу века“»[1615]. Винили Каменева в смерти Белого и другие близкие ему люди[1616].

Последняя запись в дневнике за 1933 год («Дикая затылочная боль»[1617]) была сделана 3 декабря; 8 декабря Белый был госпитализирован, а через месяц, 8 января 1934 года, умер.

* * *

Итак, уцелевшие фрагменты дневников Белого, а также упоминания о дневниках пропавших доказывают, что писатель вел дневники большую часть своей жизни. Это как минимум: юношеский дневник рубежа XIX–XX веков, дневник «эзотерических узнаний» (с 1912-го), «дневник философских мыслей» (с 1914-го), дневник эпохи революции (1918–1919), «блоковский дневник» (1921), берлинские дневники (1921–1923), «Кучинский дневник» (1925–1931), дневники 1932 и 1933 годов.

Сохранившиеся дневники и упоминания о дневниках пропавших позволяют сделать вывод о том, что существовали дневники разных типов и назначений: дневники «внешней жизни» и жизни внутренней, дневники интимные, регистрационные, событийные, творческие. Все они лежат в основе значительного числа произведений писателя, причем как стилизованных под дневники, так и, на первый взгляд, не имеющих к дневникам прямого отношения. Этим, вероятно, можно объяснить отсутствие первых черновиков и набросков к ряду напечатанных работ Белого: они — в дневниках.