Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Беспрецедентная по грубости атака Белого на Клюева имела подоплеку и предысторию. Полемика Белого с Ивановым-Разумником о достоинствах и недостатках поэзии Клюева началась задолго до того, как Белый посчитал своим долгом выступить в защиту Санникова. Как известно, в эпоху «скифства» и Белый, и Иванов-Разумник считали Клюева ведущим поэтом современности и оба отзывались о нем восторженно[1466]. Однако впоследствии их мнения разошлись. Если Иванов-Разумник полагал, что «конец двадцатых и начало тридцатых — были годами расцвета творчества Николая Клюева»[1467], то Белый, напротив, — что это был период его морального упадка[1468]. Причиной разногласий стала поэма «Погорельщина», фрагменты которой — видимо, сопровожденные похвалами — Иванов-Разумник прислал Белому для ознакомления летом 1929-го. Однако Белый не только не разделил его восторгов, но написал пространный и очень эмоциональный критический разбор поэмы, объясняя свое решительное «„нет“ Клюеву»:

<…> спасибо за отрывки из Клюева; вероятно, — «Погорельщина» вещь замечательная; <…> стихи технически — изумительны, зрительно — прекрасны; морально — «гадостны»; красота имагинации при уродстве инспирации. <…> «Виноградье мое со калиною» воняет морально: от этих досок неотесанных, на которых «нагота, прикрытая косами», идет дух мне неприемлемого, больного, извращенного эротизма; <…> от стихотв<орений> Клюева, прекрасных имагинативно и крупных художественно, разит «смесью трупа с цветущим жасмином» <…>. Невыразимо чуждо мне в этих стихах не то, что они о «гниловатом», а то, что поэт тончайше подсмаковывает им показываемое <…>. Клюев не верит ни в то, что Иродиада — Иродиада, ни в правду «песни», долженствующей склонить «сосцы» (непременно «сосцы»!), ни в «Спаса рублевских писем», которому «молился Онисим». «Спаса писем — Онисим» — рифма-то одна чего стоит! Фу, — мерзость!

Так Спаса не исповедуют!

<…> в 29<-ом> году не так говорят о духовном; не говорят, а живут и умирают в духе… <…> А поэзия его изумительна; только подальше от нее <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 650)[1469].

Неизвестно, как воспринял Иванов-Разумник эту критику и постарался ли переубедить Белого. Но вряд ли столь решительная отповедь могла быть ему приятна. Защищая поэму Санникова, Белый в неотправленном письме от 31 августа 1932 года фактически повторил прежние обвинения:

<…> для меня вся прелесть его ритмов опасна тем, что моральное содержание его поэзии — сомнительно: его Христос — не Христос, а «Сусе-сус»; и этот «Сусесос» — объект гомосексуальной «слюнявой» патоки; со стороны содержания этот несравненный музыкант стиха — только реставратор «нео-городского письма»; почтенное искусство; но и оно не адекватно поэзии; и не оно в первую голову нужно современности[1470].

Признавая техническое мастерство Клюева, Белый решительно отверг то начало его поэзии, которое Иванов-Разумник считал «торжественной песнью плоти»[1471]. В 1929‐м Белый писал о «больном, извращенном эротизме» Клюева, а в 1932‐м даже позволил себе открыто говорить о «гомосексуальной патоке» в его творчестве.