Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Эпическая, философская, символическая поэма — ее не хватало в истории нашего символизма. Огненное «Возмездие» Блока — осталось незавершенным; «Младенчество» Вяч. Иванова едва начато; из задуманных «Трех свиданий» Андреем Белым написано пока лишь «Первое свидание». И законченная, цельная «поэма песен в двадцать пять» Влад. Гиппиуса заполняет свободное место, а самого его, мало кому известного лирического поэта, ставит в первые ряды старших поэтов символизма[1461].

Несомненно, статья «Три богатыря» была Белому известна. Высокая оценка Ивановым-Разумником творчества Гиппиуса могла и в 1922 году казаться Белому неочевидной и даже несколько обидной: поэме «Лик человеческий» друг-критик отводил в истории символизма более важное место, чем его «Первому свиданию»… Безапелляционно обозвав «Лик человеческий» «скучищей», Белый, конечно, не рассчитывал на то, что Иванов-Разумник согласится, а лишь хотел больнее уколоть его.

Не исключено, что полемический запал есть также в сравнении языка Санникова с языком Хлебникова («<…> он не прянен, как Хлебников (никакого „зензиверова пуза“ не встретишь в его стихах)») и других представителей зауми. Согласно Белому, заумь уже давно устарела и деградировала, но глухие к новым веяниям критики по-прежнему с оглядкой на нее оценивают мастерство поэта: «<…> „трелящая“ по-птичьему техника выродилась в побивание рекордов; и стало почему-то считаться: если поэт не „чокает“ и не „тиули-пи-фьютит“ по-птичьему, он‐де не поэт <…>».

Резкую критику защитников зауми так же можно рассматривать в качестве выпада против Иванова-Разумника. В этом случае, думается, под прицелом оказалась его статья «„Мистерия“ или „Буфф“ (о футуризме)», в которой современные эксперименты со словом возводились к аналогичным опытам Аристофана в комедии «Птицы»:

И если припомнился Аристофан, то уж не футуризм ли и его знаменитый птичий язык:

ἘрпрпрпрпрпрпрпрпрпрпЯ…
йщ йщ йфщ йфщ йфщ йфщ…
фйь фйь фйь фйь фйь фйь фЯь…
фпспфпспфпспфпспфо
кйккбвЬх кЯккбвЬх.
фпспфпспфпспфпсплйлйлйо…
(Пснйие 227)

Чем же этот птичий язык хуже «заумного языка» футуристов?[1462]

Процитированные Ивановым-Разумником строки из песни Удода звучат именно теми птичьими трелями, которые спародированы в неотправленном письме Белого:

Э по-пой, по-пой, по-по-по-попой!
Ио-ио-ито-ито-ито-ито! <…>
Тьо-тьо-тьо-тьо-тьо-тьо-тьо-тьо! <…>
Торо-торо-торо-торо-торо-торо-тикс! <…>
Ки-ка-бау, ки-ка-бау!
Торо-торо-торо-торо-ли-ли-ликс![1463]

Как продолжателя этой аристофановской традиции зауми рассматривал Иванов-Разумник в статье «„Мистерия“ или „Буфф“» и «талантливого маньяка» Хлебникова, которому «лишь изредка — и как раз в самых осмеянных Улицею стихах — удавалось <…> совладать с бурно текущим через него потоком слов». Себя Иванов-Разумник относил к тем избранным ценителям поэзии, которые смогли «почувствовать в тягостном косноязычии новую силу и правду вечно рождающегося Слова»[1464]. Примечательно, что, приводя примеры этого нового «Слова» Хлебникова, Иванов-Разумник на первое место поставил те же строки из стихотворения «Кузнечик», которые впоследствии в неотправленном письме от 31 августа 1932 года решил «вернуть» ему Белый:

И лишь немногие тогда (я помню среди них А. Блока) чувствовали это в самых обсмеянных строках В. Хлебникова: «крылышкуя золотописьмом тончайших жил, кузнечик в кузов пуза уложил прибрежных много трав и вер. Пинь, пинь, пинь! Тарарахнул зинзивер». Или: «я смеярышня смехочеств смехистелинно беру нераскаянных хохочеств кинь злооку — губирю»… Или еще «немь лукает луком немным в закричальности зари»[1465].