Андрей Белый. Между мифом и судьбой

<…> в Метнере же схватились: мыслитель и композитор тем, которые прозвучали в культуре Запада запоздалым откликом на думы его юности — у Шпенглера, Чемберлена, Файгингера, Фрейда, Вейнингера, Мережковского, но — ýже и догматичней; шире, богаче, свободней жили они в душе молодого Метнера, как гениальный подгляд без внятного оформления[1367].

Парадоксальная мысль о том, что Метнер — это «русский Шпенглер», апробированная на юном Макаеве, дважды повторена в «кучинской» редакции мемуаров.

Один раз Белый сравнивает метнеровскую концепцию культуры, увиденную сквозь призму бетховенской симфонии, с концепцией основной работы О. Шпенглера «Закат Европы» (1921–1923) и педантично высчитывает, на сколько лет Метнер опередил Шпенглера:

<…> став золотым и светящимся, он говорит про гимн к радости (тема Девятой симфонии): музыка в ней — культура; в ней — будущее; так, связав образ «Сказки» с мелодией брата, с культурой по Гете, он Гете, Бетховена, Канта, меня, нас — сплетает утонченными аналогиями в стиле Шпенглера: за восемнадцать лет до появления книги его <…>[1368].

Во второй раз при сопоставлении Метнера со Шпенглером Белый подчеркивает, что Метнер — еще и настоящий самородок, дошедший до прославивших Шпенглера идей «своим умом», без опоры на традицию.

Более богатый культурой, чем Брюсов, он был замурован без единой отдушины; никто не слушал; не умел сказать; не было и трудов, на которые он мог бы сослаться. Ницше и Гобино еще не были в России известны; и он хватался… за Константина Леонтьева, за Аполлона Григорьева, ломая в себе собственный труд «Философия культуры» <…>[1369].

Этот гипотетический труд, содержащий свод мыслей Метнера о культуре, мог бы, по оценке Белого, прославить Метнера, а Шпенглера сделать фактически его эпигоном:

<…> напиши он его, — мы бы твердили: «по Метнеру»; а мы твердим: «по Шпенглеру» <…>[1370].

То, что этот грандиозный труд остался «без внятного оформления», вызывает боль и сожаление Белого: «<…> две им написанные книги — „Музыка и модернизм“ и „Размышления о Гете“, — перепевы фальшивым голосом ему звучавшей симфонии»[1371]. Однако это, по мысли Белого, не умаляет значения Метнера как мыслителя. Ведь для самого Белого и символистов его круга Метнер, как объяснено в «кучинской» редакции «Начала века», был и остался фигурой более авторитетной и влиятельной, нежели Шпенглер:

<…> но труд, не написанный им, в сознанье моем перевертывал свои страницы, играя и краской, и линией правды: в десятилетиях дружбы, в сотнях писем, в тысяче им мне подаренных часов, когда он, немой в большом обществе, но светозарный в своем круге, вписывал свой труд в наши сердца: с деталями, с комментарием к каждой значительной книге <…>[1372].

О том, что в 1930 году в процессе работы над «кучинской» редакцией «Начала века» Белый говорил и думал о Метнере, свидетельствует также его друг и литературный секретарь П. Н. Зайцев в мемуарах «Последние десять лет жизни Андрея Белого»: