Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Нашли и здесь камешки <…>[1165];

С увлечением отдались поискам камешков <…>[1166];

Дорвались до камешков <…>[1167];

Б. Н. перебирал камешки, любовался орнаментом, складывал все новые и новые узоры. «Это — вместо стихов. Загрунтовка для прозы. Орнаменты камешков перейдут в орнаменты слов. Из головы не придумаешь так, как подскажет природа»[1168].

Вот уже середина отдыха:

Б. Н. занял весь стол кучками камешков. Решил собрать генеральный смотр своим «градациям» <…>[1169];

Принес показать мне новую коробочку, сложенного из последнего набора <…>[1170];

«Перебрали все камешки. Сложили „Экстракт“ из чуть ли не „уникумов“ в одну большую коробку. Остальные груды — выкидывали. Б. Н. все торговался: „Жалко выбрасывать <…>.“»[1171]

А вот — перед отъездом в Тифлис:

Сделали еще раз смотр камням. Фунтов 15 все же с нами поедет. Чтобы избавиться от лишней тяжести, решили отправить по почте <…>. Забота теперь: достать ящик и разложить все по коробочкам, чтобы не перепутать «градаций» <…>[1172].

Кавказские камешки сильно отличались от коктебельских. Вместо сердоликов и хризолитов в коллекцию поступала тяжелая мрачноватая галька, орнамент которой, однако, по признанию Белого, «открыл перспективу серьезных исканий»[1173]. «Батумские камушки — станут мне томом вторым»[1174], — объявил Белый, имея в виду роман «Маски». К. Н. Бугаева также вспоминала, что

<…> свои красочные «макеты» (для «Масок») Б. Н. выбирал не из коктебельских («слишком отшлифованы и зализаны, хотя в своем роде и замечательны…»), а именно из цихис-дзирских коллекций. Последние он предпочитал за «изощренное» благородство «утонченных» матовых колоритов. Рядом с «серебристой воздушной пастелью» цихис-дзирских «градаций» коктебельские «образцы» казались тяжелой олеографией со слишком большим количеством масла. Разумею при этом не «фермампиксы» и не «прозрачные». Но они совсем не подходили для целей Б. Н. Он не отрицал красоты коктебельских камешков, но, в среднем, относил их к тому, что называл в искусстве он «reizend» — прелестное, милое. А цихис-дзирские воспринимал в стиле «hoch» или «erhaben» — возвышенно-строгое[1175].

Она указала, что с кавказских камешков «он „списывал“: то есть переносил, облекая в слова, взятые с <…> камешков краски на одежду, особенно на женские платья, и на обстановку: ковры, драпировки, обои, мебель, посуду»[1176]. И — более того — выявила, какие из романных описаний непосредственно восходят к собранным Белым наборам камней и отдельным «уникумам». Это и «севрский фарфор, леопардовых колеров, — с пепельно-серыми бледнями, с золотоватыми блеснями», и платье: «зыбь… шелка зеленого… серое кружево», и «чайная чашечка: „пепельно-серые, красные пятна“», и многое другое[1177]. «Но особенно дорог был Б. Н., — подчеркивала она, — „уникум“ с цихис-дзирского пляжа, — камешек, по которому Белый писал халат Коробкина в „Масках“»:

<…> фон — голубо-серый, с оранжево-карею, с кубовою игрой пятен, где разбросалося по голубому, пожухлому полю столпление пятен — оранжевых, кубовых, вишневых и терракотовых; пятна, схватясь, уходили в налет бело-серый <…>[1178].