Андрей Белый. Между мифом и судьбой

— Как еще нужно писать! Я же пишу! Мои коллекции — это и есть мой роман. Собираю себе драгоценнейший материал. Орнамент оттенков, интерференция красок: это же перспективы, и — богатейшие. Весь слог мой изменится. Не могу оборвать этих опытов. Это опыты с словом. Учусь лепке словесных ходов…[1161] —

оправдывался он перед своей спутницей.

Позднее Белый дал уже вполне серьезное обоснование новому методу, а собирание камушков представил как новаторскую творческую лабораторию. Он рассказал об этом друзьям. Например, Иванову-Разумнику (в письме от 24–29 сентября 1926 года):

<…> 3 месяца жизни с камушками отложились в методе подхода к слову в «Москве»; то, что я проделывал с камушками, я потом стал проделывать со словом; из 126 «коробочек» с камнями (каждую я организовал по оттенку) сложился проф<ессор> «Коробкин» <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 369).

Или — в устной беседе — П. Н. Зайцеву:

Эти коллекции <камешков>, привезенные в Москву, впоследствии послужили Андрею Белому в его работе над романом. Он говорил, что, глядя на них, постигал колорит и оттенки своей словесной живописи.

— Коктебельские камешки дали мне цвета первого тома «Москвы», — убежденно сказал он мне однажды[1162].

Но в эссе «Как мы пишем» и в книге путевых очерков «Ветер с Кавказа» он уже представил свой особый творческий метод на суд широкой общественности:

<…> летом 1924 года, живя в Коктебеле, я не знал, что буду через два месяца писать роман «Москва», думая, что буду писать некий роман под заглавием «Слом». Что я знал точно? Тональность и некую музыкальную мелодию, поднимавшиеся, как туман, над каким-то собранным и систематизированным материалом; мне, говоря попросту, пелось: я ходил заряженный художественно; моему настроению соответствовал отбор коктебельских камушков, которые я складывал в орнамент оттенков; звук темы искал связаться с краской и со звуком слов; приходили отдельные фразы, которые я записывал; эти фразы легли образчиками приема, которым построен текст, а коллекции камушков оказались макетиками красочной инсценировки «Москвы». <…> Фон фабулы стоял готовым; надо было из фона, так сказать, выветвить фабулу; и она вынырнула неожиданно, ибо камушки, как мозаика, сложили мне <…> профессора Коробкина <…>[1163].

Или:

Но «Москва», первый том, в стилистическом, найденном мной в Коктебеле приеме, — продукт собирания камушков; сперва раскладывал их; <…> мозаичистом стал; осенью сел за «Москву», и — увидел: мозаика стала — приемом; я стал подбирать слово к слову, так точно, как камушки я подбирал в Коктебеле <…>[1164].

Творческий метод, открытый в 1924 году в Коктебеле, активно применялся Белым впоследствии. В Кучино он увлекся собиранием листиков, а в 1927‐м, когда отдыхал на Кавказе, в Цихис-Дзири, вновь был сражен «каменной» болезнью. Ее симптоматика, любовно отслеженная в дневниках К. Н. Бугаевой, оказалась выражена еще более остро, чем ранее.

Вот записи первых дней пребывания у моря: