Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Весна 1931 года оказалась роковой и для Белого, и для Клавдии Николаевны, и для их друзей, арестованных и сосланных по делу о «контрреволюционной организации московских антропософов»[1184]. Упомянутая в письме Белого Зайцеву Леля и «знакомая», увезшая камешки «к себе на квартиру, в Москву», — одно и то же лицо. Это та самая Елена Васильевна Невейнова, которая после смерти К. Н. Бугаевой унаследовала ее имущество и архив. То, что за камешками в «ее отсутствие… недоглядели» и их рассыпали, объясняется более чем уважительными причинами. Весной 1931‐го Е. В. Невейнова в числе других антропософов была арестована… Так что в течение трех лет следить за сохранностью камешков у нее не было никакой возможности. Однако, как видим, отнюдь не все камешки из коллекции Белого оказались, как писала К. Н. Бугаева, вводя читателей своих мемуаров в заблуждение, «потеряны». Хоть небольшая часть коллекции, но сохранилась, и К. Н. Бугаева, конечно, об этом знала. Об этом свидетельствует ее автограф на коробке папирос «Таис»: «Крышка от коробки с камешками — один из наборов, кот<орый> Б<орис> Н<иколаевич> назвал „Имеретия“. Надпись сделана им». Уцелевшую часть некогда обширного собрания можно сравнить с рассыпанной мандалой, имеющей историческое и эстетическое значение, но потерявшей магическую силу.

Конечно, сейчас уже невозможно найти прямую корреляцию между конкретным образом романа и каким-нибудь из сохранившихся камушков. «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…» — писала Анна Ахматова. В данном случае в роли сора — камушки, ставшие источником вдохновения и художественного творчества[1185].

2. АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И П. П. ПЕРЦОВ В ФИЛОСОФСКОМ ДИАЛОГЕ 1920‐Х «ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ САМОСОЗНАЮЩЕЙ ДУШИ» VS «ПНЕВМАТОЛОГИЯ» [1186]

Петр Петрович Перцов (1868–1947) вошел в историю русской культуры как редактор и издатель, критик, искусствовед и мемуарист[1187], а еще — как автор «Диадологии»[1188], масштабного культурологического и философского сочинения, до сих пор в полном объеме неопубликованного. Андрей Белый познакомился с Перцовым в феврале 1902-го[1189]. Их последующие петербургские встречи и беседы (как правило, не с глазу на глаз, а в компании с Мережковскими, В. А. Тернавцевым, В. Ф. Эрном, В. П. Свенцицким и др.) отражены в мемуарах и автобиографических сводах Белого[1190]. А визит Перцова в арбатскую квартиру Бугаевых в апреле 1903-го[1191] подробно описан и Белым[1192], и Перцовым[1193].

Однако контакты Белого и Перцова сводились в то время преимущественно к отношениям «автор — редактор». Ведь Перцов издавал символистский журнал «Новый путь» (1903–1904), в котором юный Белый, еще только вступавший на литературное поприще, опубликовал принципиальные статьи[1194].

С середины 1900‐х имя Перцова полностью исчезает из эпистолярия Белого, а краткие воспоминания Перцова о Белом и вообще заканчиваются на 1903 годе[1195].

После Октябрьского переворота 1917 года Перцов безнадежно потерял те редакторские позиции, которые могли бы интересовать Белого, да и символистский круг общения, ранее связывавший их, практически исчез. Может сложиться впечатление, что жизнь окончательно развела бывшего редактора и бывшего автора. Однако, забегая вперед, отметим, что впечатление это не вполне верное и что именно контакты Белого и Перцова в 1920‐е были наиболее интересны и носили характер философского диалога. Уточним: андерграундного философского диалога, потому что как философы они оба решительно не вписывались в рамки новой советской идеологии и были не нужны ни государству, ни обществу.

В качестве мыслителя, идеолога и методолога Белый заявил о себе еще в статьях, вошедших в сборник «Символизм» (1910), и позже — в работах и выступлениях 1910–1920‐х, из которых в конечном счете и вырос его opus magnum, трактат «История становления самосознающей души» (1926–1931).

Перцов на этом поприще реализовался в значительно меньшей степени. Зато он подошел к созданию своей «книги жизни» более обстоятельно, писал ее мучительно трудно и невероятно долго. «<…> с 1897 года по настоящее время работаю над обширным философским трудом „Основания диадологии“, представляющим попытку установления точных законов мировой морфологии (аналогия, хотя не очень близкая, с построениями Вико, Гегеля, Конта, Шпенглера и русских мыслителей, как Хомяков, Данилевский, К. Леонтьев и Влад. Соловьев). Отсутствие возможности сколько-нибудь сосредоточенной работы над этим трудом замедляет ее полное осуществление, хотя все главные основания и важнейшие приложения уже выработаны», — сообщал он в «Curriculum vitae» (1925)[1196].