Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Что же касается Белого, то он, как известно, на словах и к кубизму, и к конструктивизму относился скорее враждебно. Вряд ли его непрофессиональные художественные опусы вообще стоит рассматривать и классифицировать в контексте существовавших течений живописи. Однако очевидно, что к кубизму и конструктивизму эскизы Белого гораздо ближе, нежели к тому модерну, в русле которого работал Головин…

Как бы то ни было, но проговорка Алянского в журнальном варианте мемуаров указывает на то, что вопрос об обложке альманаха дискутировался. Не исключено, что эскизы Белого как раз и были предложены к обсуждению как вариант обложки альманаха или как альтернатива «театральному занавесу», о которой Алянский по забывчивости или — что более вероятно — сознательно умолчал.

В этой связи имеет смысл непосредственно обратиться к оставшимся за рамками мемуаров издателя эскизам обложки «Записок мечтателей», изготовленным Белым. Мы рассмотрим три недатированных рисунка, сохранившихся в его фонде в РГАЛИ[712], и еще один рисунок из фондов ГЛМ[713], который, как кажется, к серии эскизов примыкает (см. илл. на вкладке).

Даже при самом поверхностном взгляде на сохранившиеся эскизы становится несомненна их антропософская доминанта. Это неудивительно, учитывая стремление Белого использовать «Записки мечтателей» как трибуну для пропаганды идей Штейнера. Попытки выражения антропософских интенций в форме рисунка, а не привычного текста предпринимались Белым и ранее. Эта практика восходит к периоду обучения в эзотерической школе. Напомним, что в 1913 году Белого приняли в эзотерическую школу, члены которой под руководством учителя осваивали премудрости оккультной практики и двигались по пути посвящения. В кратчайший срок Белый добился больших успехов: освоил практику «выхождения» из физического тела, обрел способность видеть «ландшафты духовного мира», созерцать «жизнь ангельских иерархий» (МБ. С. 143) и т. п. По его собственному свидетельству, в этот начальный период активной эзотерической практики он находился под таким гигантским впечатлением от нового опыта, что был просто не в состоянии передать его в слове и искал слову альтернативу[714]. Здесь на помощь писателю пришел художник: Белый стал много рисовать, воплощая пережитое не в слове, а с помощью карандашей и красок. Этот период оказался, пожалуй, самым продуктивным в биографии Белого-художника[715]. «Целыми днями я раскрашиваю образы, мной зарисованные (символы моих духовных узнаний) <…> не рисунки, а копии с духовно узренного…» (МБ. С. 143) — вспоминал он. Характерными примерами «копий с духовно узренного» служат рисунки, оставленные Белым в Дорнахе (см. илл. на вкладке) и хранящиеся ныне в архиве «Наследие Р. Штейнера» («Rudolf Steiner Nachlaßverwaltung»). Образы, на них запечатленные, можно, без сомнения, назвать визионерскими[716].

Однако неспособность Белого «обложить внятным словом» визионерский опыт, приобретенный в процессе эзотерического ученичества, оказалась временной. С середины 1910‐х Белый с завидным постоянством предпринимает более или менее удачные попытки изложить антропософские откровения в докладах, лекциях, статьях, философских эссе и трактатах, а также инкорпорировать их в художественные произведения, как прозаические, так и стихотворные.

Некоторые его тексты или отдельные пассажи фактически являются непосредственными словесными комментариями к зарисовкам «духовных узнаний», выполненным им ранее.

Так, например, в качестве пояснения к визионерским рисункам Белого (на черном фоне) из архива «Наследие Р. Штейнера» может рассматриваться написанное в 1914 году в Арлесгейме стихотворение «Дух»:

Я засыпал… (Стремительные мысли
Какими-то спиралями неслись;
Приоткрывалась в сознающем смысле
Сознанию неявленная высь) —

И видел духа… Искрой он возник…
Как молния, неуловимый лик
И два крыла — сверлящие спирали —
Кровавым блеском разрывали дали.
<…>[717].

Два других требующих пояснения рисунка из того же архива Белый расположил на одном листе (будем называть его впредь двойным листом). Слева — вознесенный в звездную высь новорожденный младенец в окружении трех духовных существ; справа — человек, сквозь отверстое темя которого проходят восходящие и нисходящие потоки. Это — образ посвященного, который, подобно Белому, следуя указаниям Штейнера, достигает познания высших миров. Как частичный комментарий к обоим рисункам могут рассматриваться строфы из программного стихотворения «Антропософии» (1918):