Андрей Белый. Между мифом и судьбой

В поезде Всеволод Эмильевич расспрашивал о «Записках мечтателей», о том, кто и что там будет печатать и о какой обложке мы думали. А когда узнал о нашем намерении просить Головина сделать для обложки занавес, воскликнул:

— Почему занавес? Ведь не только пьесы собираетесь вы печатать в альманахе? — И добавил: — Нет уж, занавес оставьте театру, а вам надо придумать сюжет, связанный с названием альманаха — «Записки мечтателей»[707].

Как следует из мемуаров Алянского, Мейерхольд не просто раскритиковал «затею с занавесом», но постарался побыстрее найти ей замену:

– <…> Надо подумать, какие они, сегодняшние мечтатели. Думаю, что пока они еще крепко связаны с прошлым, они только мечтают о будущем… <…>.

Так вслух размышлял Мейерхольд о мечтателях сначала в поезде, а потом — когда шли по аллеям Царского Села. Когда же подходили к дому, где жил Головин, он сказал:

— Кажется, придумал! Обсудим вместе с Головиным.

Попытки Мейерхольда сочинить что-то более достойное и оригинальное, нежели занавес, продолжились и в доме художника:

Александра Яковлевича Головина мы застали за мольбертом — он писал натюрморт «Цветы в вазе».

Головин обрадовался Мейерхольду, они расцеловались и долго обменивались дружескими объятиями.

Представив меня, Мейерхольд рассказал о просьбе Блока и «Алконоста». Раскритиковав нашу затею с занавесом, он начал порывисто ходить по комнате, фантазируя вслух сюжет обложки:

— Помните ли вы литографию Домье «Любитель эстампов»? Так вот, этот «Любитель эстампов» очень похож, по-моему, на сегодняшнего мечтателя[708].

Трудно сказать, насколько в итоге «Любитель эстампов» (1856–1860) французского художника Оноре Домье (1808–1879) повлиял на конечный результат работы Головина. Возможно, для обложки к «Запискам мечтателей» у Домье были заимствованы головной убор и отчасти тип одеяния. Ракурс изображения «мечтателя» существенно иной, хотя — при достаточно сильном напряжении воображения — некоторые переклички обнаружить все же удастся (см. илл. на вкладке). Но вот пространства, в которые помещены герои Домье и Головина, отличаются разительно: вместо тесной и темной комнаты «любителя эстампов» — раскинувшаяся перед взором «мечтателя» широкая панорама города и неба[709].

Если верить Алянскому, «содержание картины» также было «с ходу» придумано Мейерхольдом:

Мне кажется, нужно нарисовать такую картину: мечтатель стоит, должно быть, на очень высокой скале, спиной к зрителю. Перед ним (под его ногами) расстилается большой промышленный город. Крыши, крыши, крыши… и кое-где — фабричные трубы. Над крышами стелется дым, который на горизонте переходит в облака, а там, дальше, сквозь дым и облака, неясно мерещится светлый город будущего.

Он же — для наглядности изложения якобы своей идеи — экспромтом сыграл роль «Мечтателя», выступив в качестве натурщика, с которого Головин и срисовал персонаж для обложки: