РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 31. Пять помет красным карандашом: «XXХII». Фрагмент опубликован: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 210–211.Над текстом – приписка Метнера: «Это письмо написано накануне разрыва (неожиданного) диплом<атических> снош<ений> с Японией. Получено мною, когда разрыв произошел». Япония порвала дипломатические отношения с Россией 24 января.68. Белый – Метнеру
Около 23 января 1904 г. МоскваМногоуважаемый и дорогой Эмилий Карлович,Серг<ей> А<лександрович> Поляков у меня просил Вас спросить, на имя какого председателя Ценз<урного> Комитета ему подавать прошение: московского или петерб<ургского>? А это знать ему важно: если на имя московского, то дело идет дальше в С. – Петербург (или я путаю?). Посылаю Вам еще письмо[1160]. Да хранит Вас Христос.
Уважающий и любящий Вас
Борис Бугаев.С. А. Поляков просит меня выразить Вам благодарность за беспокойство; он бесконечно извиняется в доставленных Вам хлопотах.
Шмидт прислала мне возражение на «Теургию». Верно и хорошо, но – Бог мой – как длинно: посему они и не могут идти в «Весах». (В. Я. забраковал)[1161].
Присылайте, присылайте статей. Читал Вашу статью о воспитании[1162]. (Теперь «Пр<иднепровский> Кр<ай>» получается Редакцией).
РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 32. Л. 3 об. – 3. Помета красным карандашом: «XХXIII» (ошибочно относящая текст к п. 70).Ответ на п. 66.69. Метнер – Белому
26 января 1904 г. Нижний НовгородН. Новгород. 26 января 1904 г.Милый, дорогой Борис Николаевич! Ваши письма (большое и маленькое) получил[1163]. Отвечаю на деловое. Председатель Ценз<урного> Ком<итета> имеет полномочие разрешить издание, не обращаясь в Гл<авное> Упр<авление> по д<елам> п<ечати>. Прошение, следовательно, надо подать Назаревскому[1164], т<ак> к<ак> я лично просил его и ни один другой председатель, а тем более петербургский, ничего об этом не зная, не разрешит выписать. Прошение – на бланке – все должно быть написано (не на ремингтоне) собственноручно просителем. С ужасом прочел, что Весы получают Придн<епровский> Край!! К чему это????.. В особенности теперь, когда я не только серьезных (в Весы), но и фельетонных (в Придн<епровский> Край) статей писать не способен, занятый мыслью о войне. Спасибо, спасибо Вам за светлое письмо о белой радости[1165]. Оно пришло сегодня, а весть о войне вчера вечером[1166]. Оно утешило меня, погруженного в невеселую думу, не спавшего всю ночь из-за этой думы, думы об ужасе, безобразном своею слишком откровенною феноменальностью. Вы знаете, чтó такое шрапнель? Нет! И никогда не узнаете. А я – знаю[1167]. И не дай Бог узнать ее действие не на мишенях, а на «пушечном мясе». Дорогой Борис Николаевич! Чтó говорит Вам сердце Ваше о моем участии (?!) в этом богопротивном и канто-противном деле? Знаете ли Вы, что сегодня я узнал (между нами) о полной возможности моего участия…[1168] Анюта[1169] – спокойна: почему-то убеждена (мистически), что я останусь в стороне. Но, может быть, для этого надо что-нибудь сделать? Есть один только способ… но тогда не исполнится никогда Ваше желание, чтобы я со временем навсегда поселился в Москве. Э-м-и-г-р-и-р-о-в-а-т-ь! Что скажете? Да поскорее, а то будет поздно. Дело в том, что с моим здоровьем я не вынесу дальневосточного похода. Есть у меня и другой план. Еще более чудовищный. Причем необходима некоторая жертва с Вашей стороны или, что уже труднее, со стороны брата Коли. Не удивляйтесь. А лучше разорвите это письмо, никому о нем не говорите и напишите мне скорее пару слов пусть в самом сухом стиле, чтó Вы предчувствуете, чтó Вы советуете, и согласны ли Вы принести маленькую жертву, которая <так!>. Впрочем, сейчас я об этом не стану писать. Спешу отправить письмо, содержащее деловое. Не осуждайте меня. Есть масса причин физических и моральных, вынуждающих меня относиться отрицательно, быть всем своим существом против своего участия в этой войне. Видел Шмидт, сказал ей о статье, она напишет письмо Сергею Михайловичу С<оловьев>у[1170]. Напишите (от себя), следует ли мне записываться на Весы? До свидания. Разорвите письмо. Анюта кланяется. Приезжайте! Привет Вашей матушке.