Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Горы в брачных венцах.
Я в восторге, я молод.
У меня на горах
Очистительный холод.

Притащился ко мне на утес,
Ковыляя, горбун седовласый.
Мне в подарок принес
Из подземных теплиц… ананасы.

Он плясал,
Прославляя лазурь,
Бородою взметал
Вихрь метельно-серебряных бурь.

Голосил
Низким басом.
В небеса запустил
Ананасом.

И дугу описав,
Озаряя окрестность,
Ананас ниспадал, просияв,
В неизвестность,

Золотую росу
Излучая столбами червонца.
Говорили внизу:
«Это – диск пламезарного солнца».

Низвергались, о чем-то моля,
Омывали утесы
Золотые фонтаны огня –
Хрусталя
Заалевшего росы.

Я в бокалы росы нацедил
И, подкравшися боком,
Горбуна окатил
Светопенным потоком[1154].

Воспоминание.

Мы с тобой молчали, опираясь,
На седые мраморные урны.
Тучкой срезан, на волнах шатаясь,
Снова падал в Вечность диск пурпурный,

Крупных звезд изысканные ткани
Начертав на водных хризолитах,
Озаряя каменные грани
На могильных, мхом одетых, плитах.

Будто арф эоловых рыданья
С вышины звучали: это были
Вихревые трепетанья
Золотых, звенящих крылий.

Кто-то вновь, знакомый, на Пегасе
С песней милой в высях быстро мчался:
В голубом, темнеющем атласе
Снежным облачком, купаясь, расплывался[1155].

Вот ужас:

Отставной военный.

Вот к дому, катя по аллеям
С нахмуренным Яшкой –
С лакеем
Подъехал старик отставной генерал с деревяшкой.

Семейство,
Чтя русский
Обычай, вело генерала для винного действа
К закуске.

Претолстый помещик, куривший сигару,
Напяливший в полдень поддевку,
Средь жару
Пил с гостем вишневку.

Опять вдохновенный
Рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок,
Военный
Про турок:
«Приехали в Яссы…
Приблизились к Турции»…

Вились вкруг террасы
Цветы золотые настурции.
Взирая
На деву блондинку,
На хлеб полагая
Сардинку,
Кричал
Генерал:
«И под хохот громовый
Проснувшейся пушки
Ложились костьми баталионы».

В кленовой
Аллее носились унылые стоны
Кукушки.
Про страду
В полях где-то пели
Так звонко.
Мальчишки из саду
Сквозь ели,
Крича, выгоняли теленка.

«То тот, то другой
Погибал,
Умножались
Могилы» –
Кричал
От вина огневой.
Наливались
На лбу его синие жилы.

«Нам страх был неведом,
Еще на Кавказе мы брали аул за аулом».

С коричневым пледом
И стулом
В аллее стоял
Дожидая
Надутый лакей его, Яшка…

Спускаясь
С террасы, военный по ветхим ступеням стучал
Деревяшкой[1156].

P. S. Были Блоки 2 недели[1157]. Происходило Бог знает что: хорошее, больше хорошее (кое-что было из области ужасов). Язык не передаст всех тех нюансов, которые меня совершенно вывели из колеи, так что вот сейчас я даже как будто болен.

Время приблизилось. Обозначился центр в Москве. Э<милий> К<арлович>, со временем нужно, чтобы Вы жили в Москве. Блок по окончании курса переезжает в Москву[1158].

В феврале грядут Мережковские в Москву с Философовым и надолго[1159]. Чувствую, что с. – петербургские мистики едут сюда не без задних мыслей. Держу ухо востро. Любовь к Мер<ежковским> остается любовью, но и осторожность остается осторожностью. Пишите, пишите о себе, Эм<илий> Карлович.