Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

<Вклеена вырезка «Москва. Сенсационный слух»>[1127]. 5) Почти ручаюсь, что это ужасное сообщение – факт. По крайней мере моя тетушка[1128], знакомая близко и с пастором Дикгофом и с г-жой Нейфельдт, слышала это из их уст. Со слов же «по наведенным справкам» – неверно, т<ак> к<ак> могила, действительно, по словам моей тетушки, была разрыта и т. д… Сообщаю Вам, как яркий случай появления духа… NB. Кистер (дьячок) Нейфельд<т> был склонен к апоплексии и, говорят, много пил. –

–

Вы пишете в последнем письме о грустно-задумчивой радости. И что в Москве у вас теперь очень мило. А здесь этого нет. Нижний окутан серою мглою. Что-то гонит меня отсюда. Настроение Анюты и Коли тоже не из важных. Конечно, при желании все можно объяснить феноменальными причинами… Смерть обоих издателей, Юргенсона и Беляева (приобревшего <так!> некоторые сочинения Коли)[1129], произвела на Колю сильное впечатление. Скончался Максимов[1130] (лучший пианист из настоящих русских, а не только по местожительству или подданству). Это тоже огорчило Колю… – Приезжайте скорее, дорогой Борис Николаевич! Позвольте мне быть с Вами до конца откровенным. Если у Вас нет денег, я Вам дам взаймы. Когда будут – отдадите. Ведь всего-то надо каких-нибудь пятнадцать рублей на проезд.

Алексей Сергеевич давно не писал мне, точнее, он до сих пор не ответил мне на мое последнее письмо к нему…[1131] Я ему послал поздравление по адресу его отца. – Ваш трактат о пунцовом[1132] – важное дополнение к тому, что Вы писали мне давно уже о спектре. Спасибо также за объяснение Огыга[1133]. Когда мы были маленькие, то говорили в каком-то экстазе разные глупости (особенно Коля и Карл Карлович); этот экстаз – назывался «остервенением». Откуда у нас явился такой странный и неблагозвучный термин – не знаю. Коля в «остервенении» сочинял даже бессмысленные, но очень музыкальные по ритму и рифмам стихи… Так вот Ваш Огыга Пеллевич и т. д. есть mutatis mutandis[1134] продукт «остервенения». Когда Коля увидел эти карточки (простите, я их ему показал), он нисколько не удивился и сказал, что в них он видит что-то «родное». Особенно ему понравились Беллиндриковы Поля и Вечные Боязни…[1135] Спасибо за великолепные стихотворения Блока и Ваши. Мне особенно нравятся: Все кричали у круглых столов[1136] и Поединок (последний очень понравился и Коле, который, между прочим, очень любит Ваш Песенник о былом[1137], Незнакомого Друга и Старушку[1138]). В частности, осмеливаюсь заметить Вам, что Вы должны отучиться от пристрастия к несколько вычурным рифмам. Они иногда лишают Ваши образы, Ваши мысли – прелести и серьезности. Впрочем, это пристрастие находит на Вас изредка. – Как жалко, что Вас нет сейчас с нами. Коля, хотя и не в духе, но сочиняет один прекрасный романс за другим. Он только что написал великолепную и в первый раз проникнутую русским духом музыку на слова Пушкина Буря мглою небо кроет (Зимний вечер)…[1139] Грустно-задумчивая радость!.. До свиданья! Анюта и Коля Вам кланяются. Передайте мой привет Вашей матушке… Приезжайте. Христос с Вами. Ваш Э. Метнер.

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 33. Фрагмент опубликован: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 210.

Ответ на п. 64.

66. Метнер – Белому

19 января 1904 г. Нижний Новгород

Н. Новгород 19 января 1904.

Скажите, дорогой Борис Николаевич, С. А. Полякову, что я выхлопотал ему право на получение полного собрания Ницше. Пусть он немедля подает за своею подписью прошение Председателю Моск<овского> Ценз<урного> Комитета. Ваш Э. Метнер.

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 34. Открытка.

67. Белый – Метнеру

Около 23 января 1904 г. Москва

О счастии, о том, что уходит и приходит, но никогда не покидает навеки – о белом счастии грустных детей – вот о чем я хочу Вам писать, дорогой, милый Эмилий Карлович. Нет, лучше я опишу Вам знамения.