Альпийский синдром

– Утонули – это для лохов. Горецкий подсуетился, нажал на кого надо, – судмедэксперт и состряпал нужное заключение. А менты, когда на место происшествия прибыли, нашего «рыбака» в упор не заметили. Не было там Горецкого, и все дела! Потому и похороны пышные организовал: всех наших согнал – районных и городских прокуроров, сотрудников аппарата, толкнул речь на кладбище, даже за поминальным столом сидел, весь такой траурный, скорбный.

Тут я вспомнил, как Горецкий, прощаясь с Кирьяковой, о чем-то долго, трогательно говорил, склонившись над нею долговязой, ладно скроенной и такой жизнерадостной, несмотря на печальную мину на лице, фигурой. А женщина потерянно стояла, понурив голову и безжизненно уронив руки, и когда на мгновение приподнимала к говорившему взгляд, мне казалось, что у нее черные, обуглившиеся подглазья. Но Александр Степанович, не замечая этой отстраненности, все говорил, говорил. Может, и на самом деле каялся, горевал, корил себя за две бессмысленные смерти? Может, и так. Но в таком случае, как объяснить, что и месяца не прошло после того трагического дня в Крастышеве, как он объявился здесь, в Приозерске, и заговорил о рыбалке? Значит, жизнь ничему не научила его? Значит, снова?..

«Ну уж нет, номер с электроудочкой у меня не пройдет! – мысленно пообещал я, припоминая, каким азартом загорелись у областного глаза, когда в моторку запрыгнул обезумевший толстолобик. – Будешь сидеть на берегу и смирно пялиться на поплавок. Тоже мне Блеро выискался!»

Как бы там ни было, а пришлось готовиться к визиту. Мы с Игорьком съездили в магазин, купили две обыкновенные бамбуковые удочки и все, что полагалось для их оснастки. В местном хозяйстве договорились о червяках, а с Федюком – об ухе и рыбхозовском деликатесе: запеченной в герметическом ящике рыбе.

– И я буду! – заверил Федюк, не пропускавший уикендов с важными гостями. – Как не быть?! Не кого-нибудь принимаем – прокурора области! Может, Ивана Дмитриевича позвать? Какого? Да Репкина! Никому ни слова? Как скажете. Я просто подумал…

Дашу я предупредил о субботней рыбалке загодя. Она подозрительно поджала губы и развела руками: опять все это оставишь на меня? Под всем этим подразумевался дом, сад, огород, гора щебня посреди двора. Но уже за ужином все же не удержалась, подняла на меня неверящие глаза, поглядела в упор, будто спросить хотела: «Так-таки Горецкий? К тебе? На рыбалку? Или не совсем Горецкий? И не совсем на рыбалку?» Но спросила об ином:

– Теперь каждую субботу так будет?

Я пожал плечами, неуверенно и почти повинно буркнул:

– А черт его знает! От меня чего хочешь? Чтобы послал куда подальше этого типа и – юристом в народное хозяйство? Но времена настали другие, народное хозяйство – где оно? И юристы – там же, там же…

– Ну езжай, прислуживай! – едко и непримиримо обронила жена, и я едва сдержался, чтобы не брякнуть что-то обидное и резкое ей в ответ.

А в субботу, рано поутру, едва поднявшись с постели, чтобы мчаться в район, я застал Дашку собранной и одетой в спортивный костюм и ветровку, с термосом кофе и бутербродами, уложенными в корзинку. Вероятно, у меня от удивления округлились глаза, но Даша с невозмутимым и непреклонным видом сказала как отрезала:

– Еду с тобой. Давно не была на рыбалке, а очень хочется.

Я знал, что коли моя благоверная упрется, спорить с ней бессмысленно, – и молча отправился в гараж прогревать перед дорогой двигатель.

«Может, оно и к лучшему, – думал я обо всем сразу: о Даше, Горецком и о том, что предстояло сегодня. – При ней-то уж точно коленки не задрожат, а лизоблюдом и без того никогда не был. Что ж, семь бед – один ответ!»

На въезде в Приозерск мы встретили «Ниву» Федюка, и тот, почесывая хрящеватую горбинку на длинном носу, сказал, что все к приезду Горецкого готово и нам надлежит отправляться на став в Верховню.

– Бригадир там, зовут Микола, знаете его. Предупредил, чтобы рыбу он сегодня не кормил, так что улов будет. А Верховня – это хорошо: и тихо, и никому мозолить глаза не будете. Люди у нас – сами знаете какие: почему этим можно, а нам нельзя?!. Завистливые люди. Меня не ждите, я позже, к ухе, подскачу. Может, все-таки сказать Репкину?..

Федюк уехал, а мы с Дашей поехали в прокуратуру.

Там, в глубине двора, в тени старой яблони стоял какой-то запыленный легковой уазик. Дверь черного хода в здание была распахнута, и, проходя по коридору, я услышал звук голосов, долетавших из кабинета Ильенко. И здесь дверь оказалась распахнутой, и сквозь сизую муть сигаретного дыма я увидел застеленный газетой стол, разоренную закуску на мятой газете – ломти хлеба, сала и колбасы, селедочный хребет с промасленным пятном под ним – и две водочные бутылки, початую и пустую. Вокруг стола, склонившись головами один к другому, сидели Ильенко и голова одного из хозяйств по фамилии Бугаев, в отношении которого, вкупе с главным бухгалтером и кладовщиком, я месяц назад возбудил уголовное дело в связи с финансовыми махинациями и крупной недостачей зерна нового урожая.