Альпийский синдром

Даша ждала в гостиной – сидела у стола и рассеянно вертела в руках яблоко с надкусанным бочком. Когда я вошел, она положила яблоко на край стола, но сделала это торопливо и неловко, – и яблоко свалилось и запрыгало по полу к моим ногам. «А, змей-искуситель где-то рядом!..» – ухмыльнулся я и, не сдержавшись, поддел «библейский фрукт» ногой, как подвернувшийся на пути теннисный мячик.

От удивления у Даши округлились глаза. Она точно спрашивала меня взглядом: зол, да? если и так, чем яблоко виновато? Но не спросила – видно, не хотела начинать разговор с пустячной ссоры. Значит, припасла для меня нечто иное, более важное, чем мелкая перебранка. Неужели почуяла что-то и надумала опередить? Или поняла для себя все? – осталось только уведомить меня о принятом решении. И тут уж не до яблока, не до яблока…

– Твоя мать вчера приходила. Как всегда, заглядывала в холодильник, – первой начала она – голосом настолько обыденным и ровным, что я сразу же усомнился в этой напускной обыденности. – Контролирует, чем кормлю ее сына. – Я пропустил мимо ушей слова о матери, тогда жена решила дожать и с показным вздохом прибавила: – Как я устала от этой опеки!

– Так это из-за матери ты обрывала мой телефон?

Даша посмотрела на меня в упор и упрямо поджала губы, как бывало с ней, когда между нами намечалась ссора, но тут же взгляд смягчился, а губы тронуло подобие виноватой улыбки, с какой, случалось, просила прощения за какую-нибудь причиненную мне обиду.

«Ну давай, давай бей! А потом я ударю!» – подгонял я жену ответным взглядом. И она заговорила, но совсем не о том, о чем ожидал услышать.

– Женя, я хотела тебе сказать… Уже обошлось, но вчера я думала, что придется уволиться с работы.

– Уволиться? – опешил я. – С какой стати? Из-за проверки?

– Да. То есть нет, – продолжала Даша, тщательнее обычного подбирая слова и пытаясь взять меня за руку. – Один проверяющий… такой наглец!.. Я ударила его по щеке… Это все Мальвина: устроила вечеринку с выпивкой и танцами, потом оставила нас одних – а он полез целоваться… Я ударила – и в двери, а тут председатель комиссии, Иван Николаевич…

– Иван Николаевич? – переспросил я. – Весьма кстати. Он ведь всегда кстати, этот Иван Николаевич?

– Женя!..

Я состроил на лице мимическую гримасу, долженствующую означать понимание и участие, хотя в душе трепетал от мысли, что в самых худших моих ожиданиях что-то не срастается, что-то, с чем за последние дни и ночи почти свыкся – так же, как все мы, живущие на земле, свыкаемся с мыслью о неминуемой смерти.

– Ивана Николаевича, – не замечая моего смятения, продолжала Даша, – боятся как огня: придирчивый желчный педант… А тут догнал – вместе с Мальвиной, – вызвал машину, подвез к дому. Спрашивал, что случилось. А я молчу, зубы сцепила и молчу… Мальвина испугалась скандала, жужжит ему что-то на ухо, а я молчу… Знаю, это она устроила: сказала тому наглецу, что со мной можно… А тот проговорился: с другими в лесу гуляла – почему не со мной?.. Сволочь такая!

– А Иван Николаевич что? К дому подвез или на соседнюю улицу?

– На соседнюю… Откуда ты знаешь? Я попросила, чтобы на соседнюю, – боялась: увидишь и…

– И пойду морду бить? Или застрелю? Боялась чего? Почему сразу не рассказала?

– Я пыталась, но ты слова сказать не дал, умчался в район. И потом, как бы это выглядело: прокурор ввязался в драку? Я утром написала заявление, а получилось – незачем: Иван Николаевич спровадил того негодяя в область. Мальвина еще и посмеялась: «От греха!..» – И Даша с неуверенной улыбкой все-таки поймала меня за руку. – Знаешь, я рада, что сразу не рассказала: от греха и вправду нужно подальше. А теперь все хорошо. Да, Женя?

У меня вдруг стало сухо и горько во рту.

– И это все? Это все?

Даша недоуменно посмотрела на меня, словно хотела сказать: что еще? чего от меня ждешь? Но не сказала, а повторила одними губами: теперь – все – хорошо…

«Теперь все отвратительно, хуже не бывает! – мысленно возразил я – потерянно и вместе с тем просветленно. – Какой осел, какой я осел! Или она хитрит? Но тогда я во сто крат больший осел, чем был позавчера вечером, у ее окон, во дворе исполкома. И вот еще: Надя… Но это уже непоправимо… И что теперь?.. Что теперь?..»

– Женя?.. – жена сжала мои пальцы и заглянула в глаза.

– Надеюсь, что хорошо, – ответил я на это пожатие, но с одеревенелым лицом и нечистой, виноватой улыбкой. – Ладно, не будем спорить: теперь – все – хорошо. А то получится как в одной сицилийской пословице: «Есть два способа спорить с женщиной. Ни один не работает».

– А разве мы спорим? – удивилась Даша, целуя меня в уголок рта. – Не хочу спорить. Если все по любви – о чем может быть у нас спор?

И в самом деле – о чем? Спора нет, есть нечто другое.

Я поверил Даше и не поверил: червь сомнения сделал свое дело. Да и как доверять, если сам, по собственной воле, утратил право на такое доверие, – а что ни говори, право это я безвозвратно утратил.

– Ты рассердился? – спросила меня жена – осторожно, как трогают еще не до конца зажившую рану.