Альпийский синдром

Но суета суетой, а Александр Степанович и вида не подавал, что может куда-то спешить или опаздывать: вышел из автомобиля вальяжно, шествовал неторопливо – сначала по ступенькам бывшего дворца, затем, переваливаясь и слегка раскидывая в стороны носки лакированных туфель, по затертому паркету актового зала. А уж когда взобрался на сцену и уселся за кумачовый стол президиума – и вовсе притормозил: степенно оглядел присутствующих в зале, повернул голову влево и кивнул директору колледжа Черных, повернул вправо и удивленно вскинул брови, будто увидел меня впервые. Затем, как всегда суетливо-угодливый, Владимир Игнатьевич предоставил прокурору области слово.

– Гхм! – прокашлялся Горецкий, снова оглядел зал и начал неспешно читать по бумажке написанное мной.

Потом Александр Степанович отвечал на вопросы, я же стал понемногу расслабляться и позевывать украдкой. А оказалось – расслабляться нельзя, ни в коем случае нельзя, раз такой волчище сидит рядом!

– А сейчас выступит прокурор района Михайлов, – внезапно объявил Горецкий и хищно блеснул глазами: как я тебя? выкрутишься или потонешь?

На негнущихся ногах я выполз на трибуну, абсолютно не представляя, о чем буду говорить. Ведь все самое актуальное и интересное для аудитории я уже сгруппировал и втиснул в текст, сейчас только озвученный прокурором области. Это была откровенная подстава, подлость высшей пробы.

«Подстава, подстава!» – вертелось в голове. И тут я вспомнил историю, произошедшую здесь, в Верховне, когда два друга и однокурсника колледжа, ухаживая за девушкой, крепко повздорили и один подставил другого, подвел под уголовное дело самым подлым и низким образом. Зацепка была найдена: мораль и закон, закон и мораль. Я начал, и речь потекла – легче и свободнее, чем если бы подготовил ее заранее. Такое со мной иногда бывало, – и всякий раз после подобного вдохновения я подшучивал над собой: «Остапа несло».

Вот и сейчас – «Остапа несло».

Когда я закончил, в зале еще секунду-другую стояла тишина: многие из присутствующих знали эту историю «изнутри» и угадали, о ком речь, хотя я не называл имен; знали и то, чем подстава завершилась (предатель оказался на скамье подсудимых, справедливость восторжествовала). И я не удержался – польстил себе, что не столько история заставила задуматься, а «мораль сей басни», к чему я, собственно, вел. Затем я еще что-то говорил, затем отвечал в свою очередь на вопросы, – на том встреча и завершилась.

– Евгений Николаевич?.. – провожая нас до машины, подмигнул мне, как делал это и в прошлый наш визит, ушлый Черных.

«Ни в коем случае!..» – мимикой и запретительным жестом остановил я ненужное рвение, – и коньяк, как и в прошлый раз, остался в директорском сейфе – дожидаться лучших, благоприятных времен.

– Хорошая аудитория, – сказал Горецкий, когда Черных откланялся, и поманил меня в сторонку, в густую тень дубовой аллеи. – И встреча прошла неплохо. А скажи-ка мне вот что. Скоро второй тур выборов, а в районе черт знает какие настроения. Морозова празднуете? Празднуете или нет?

Я утвердительно кивнул головой.

– Черт знает какие настроения! – повторил Горецкий и впился в меня желтыми буравчиками-глазами. – А ты-то как? Ты за кого?

– Честно? Голосовал за Морозова.

– Ну, это… Морозов – вчерашний день. Тянет назад. – Он поглядел еще жестче и пытливее, подергал стрелочкой-усом и вдруг спросил – уже иначе, с неожиданной улыбкой на хищном птичьем лице: – А если я скажу – надо за президента? Президент – наш человек! Ему бы еще пять лет – и, будь уверен, наведет в стране порядок. Слыхал поговорку: коней на переправе не меняют?

– Кажется, это сказал Авраам Линкольн?

– Тем более! Поэтому надо!

– Надо? Ну, если надо, – тянул я, недоумевая – ему-то что, Горецкому, за кого буду голосовать, если от моего голоса все равно ничего не зависит? – Если надо – могу за президента.

– По совести? Честно, без дураков?

Я подтвердил: по совести, честно, без дураков.

– Вот и чудненько! А то я взялся район подтянуть – поездить по селам, встретиться с людьми, ненавязчиво растолковать, разъяснить. Там, наверху, одобрили… А как же работать, если не на кого опереться?

Вот оно что! Он взялся, а мне доведется подпирать… Коту сливки, мне в лучшем случае – запах сливок… Но дал слово – уже не отступишь. Выжал из меня слово, черт усатый!

– Одним словом, готовься. Две недели осталось – головы поднять будет некогда. Ну, я поехал, – сказал областной, подавая на прощание узкую сухую ладонь. – Опаздываю уже. Может, есть путь покороче?

– Есть. Через лес, на Вчерайше. А там – через Чернорудку.

Тут он замер на секунду, фыркнул в усы и вдруг ухмыльнулся:

– То-то я думал: почему тебя не поймали? Велел гаишникам остановить машину, как только намылишься домой, и – на стоянку, но не поймали. Есть, выходит, другая дорога. Ну ты и жук, Михайлов! Ну и жук!