Альпийский синдром

В коридоре было прохладно и тенисто. Разлапистый мясисто-зеленый фикус, словно одинокая пальма в пустыне, занавешивал одно из двух окон. Для порядка я заглянул в большую деревянную кадку, но вчерашних окурков не обнаружил. Молодец Любка! И пила, да не напилась. Пол вымыла, окурки убрала, вазон полила. И сейчас шурует где-то поблизости, за стенкой; судя по звукам, переносит из кладовки в сарай нехитрый инвентарь.

От кадки с фикусом я повернул к кабинету Саранчука. Дверь в кабинет была приоткрыта, сквозь щель долетали глухой стук и прерывистое дыхание: Леонид Юрьевич вскидывал над головой гирю и с мягким пристуком опускал ее на дощатый пол.

– Замечательно! Выжмешь пару раз гирю – и никаких эмоций и пустых мыслей, – не утерпел, чтобы вполголоса не съязвить, я. – Главное, не уронить гирю на ногу.

Далее настал черед Оболенской. Не утруждая себя деликатным стуком – что ни говори, женщин в прокуратуре нет, есть сотрудники – я распахнул дверь бывшего кабинета Ильенко, невольно поморщился от табачной горечи, витавшей здесь, будто в преисподней, и нырнул в смутный голубовато-сизый полумрак комнаты. Единственное окно кабинета было наглухо зашторено, да еще густой вишенник, сгрудившись у стекол, перекрывал солнечным лучам путь.

«Где же она? – с внезапным раздражением всматриваясь в полумрак, подумал я. – Эй?! Надо этот вишенник – к чертям собачьим!..»

Но Оболенская оказалась напротив – чинно сидела у стола, сложив на столешнице тонкие голубоватые руки, и глядела перед собой, но не на меня, а куда-то мимо, мне за спину. Спала с открытыми глазами или настолько глубоко задумалась, что не сразу отреагировала на стук отворяемой двери?

«Еще один мне подарок – эта дамочка! – едва не воскликнул в сердцах я. – Что в кадрах думают, принимая на работу таких сплюшек?»

– Кто? – будто сослепу, заморгала подкрашенными веками Оболенская, заметив наконец мою фигуру в дверном проеме. – Ах, доброе утро!

– Уже час как рабочий день, – едко процедил я.

– Да? – не то спросила, не то удивилась Оболенская.

– У вас какие-то сомнения на этот счет?

– Нет у меня сомнений. А вот… Чем-то, наверное, отравилась вчера…

«Ах, Саранчук, ах, скотина! – припоминая вчерашний сабантуй, едва не воскликнул я. – Выпей, Сашенька, выпей! Вот и выпила…»

А вслух, не без доли насмешки и злорадства, предложил:

– Может, скорую? Сделают промывание желудка…

– Нет-нет, только не скорую! – отчаянно замотала головой Оболенская.

Тогда я прошел к окну, раздернул шторы – и тусклая солнечная струя, в пятнистых тенях листьев, играющих на ветру, протекла наискосок в кабинет и высветлила бледное осунувшееся лицо Александры Федоровны.

«Да какая, к черту, Александра Федоровна! Сопливая девчонка! Сашка-неваляшка! – и не хотел – усмехнулся я. – Тоже мне помощник прокурора, а от двух рюмок сивухи развезло! А дальше-то что будет? Сегодня сабантуй – завтра хоть к иконам прикладывай?»

– Надо опохмелиться, – раздался за спиной бодрый Любкин голос. – Я ей налью, а, Николаевич? Пятьдесят грамм, и сразу поправится. Ай-ай! Будто неживая…

Ага, вот и отравитель!

– Любовь Петровна, извольте графин с самогоном ко мне в кабинет!

– Так я того… к слову сказать… Нету самогона, вчера и прикончили. А графин – зачем графин, от него только запах… А если выпить – я в магазин… мигом…

Золотозубый рот распялился в лисьей улыбке, в линялых, бесцветных глазках запрыгали, заиграли чертики. Вот Любка, вот пройдоха! Нет у нее, видите ли, самогона… Ну попадись только – будет тебе и самогон, и штоф!

– Вот что, Александра Федоровна, идите-ка вы сегодня домой, – сказал я со вздохом, но тотчас припомнил свой первый рабочий день и счел нужным добавить: – Считайте, что первое испытание на прочность вы прошли. А там видно будет…

– Я бы сначала кофе выпила, – отозвалась Оболенская с непробиваемой наглостью, и я воскликнул про себя: с таким характером – вот оно, счастье! – Мне Надя обещала. Люба, скажите секретарше, чтобы принесла кофе. Только без сахара, не перепутайте, я просила без сахара.

И не глядя больше на нас с Любкой, Оболенская притянула лежавшую на столе дамскую сумочку, щелкнула замком, достала сигареты и зажигалку, сунула в рот незажженную коричневую сигарету. Глаза у нее были мутные, с поволокой, взгляд отсутствующий, томный.

– Молодая да ранняя! – шепнула мне в коридоре Любка, одобрительно хихикнула и скрылась в канцелярии.

– То-то и оно, – пробормотал я, направляясь во двор и прикидывая по ходу, что, по всей видимости, придется поставить девицу на место, но как сделать, чтобы из этого вышел толк, но дело не пострадало, придумать не мог. – Надо бы к ней присмотреться, а там…

С крыльца черного хода я увидел, что ворота во двор распахнуты, а у двери в гараж розовеет уже знакомая мне детская коляска.

– Гхм! – кашлянул я, подходя к гаражу.

Тотчас навстречу выскочил Игорек, блудливо закосил глазами, спросил с торопливостью попавшегося на горячем пройдохи:

– Я здесь, Николаевич! Машину выгонять? Едем?