Алонофобия и её последствия (СИ)

Поверх водолазки — жилетка, также застёгнутая на все пуговицы. Смотрелась чёрная кожа на грязно-серой ткани просто ужасно, Маринетт сама никогда не простила бы себе такого лука, если бы не обстоятельства.

Лифчик тоже был особенным, со сложной двухуровневой застёжкой.

Но главной любовью Маринетт оказались кроссовки: чёрные, жаркие, тяжёлые, они за пару ударов по корпусу могли довести человека до больницы. Отличная штука, особенно если учитывать, что подошва у них была твёрдой, но гибкой. В таких и бегать, и прыгать удобно. И бить кого-нибудь — тоже.

Волосы… Маринетт оставила любимые хвосты. Во-первых, они были привычны. Во-вторых, они хоть немного напоминали девушке о том, что она, вообще-то, является Ледибаг — непобедимой парижской супергероиней, пинающей акум, как футбольный мяч. И что бояться какого-то человека для неё просто смешно.

Хвосты она, кстати, завязала совершенно детскими розовыми резинками с большими пластиковыми цветами. Для полного образа не хватало только огромных круглых очков, как в каком-нибудь аниме, но их у Маринетт уже не было. Увы.

И, будто бы этого было мало, Маринетт перед зеркалом уже в который раз пыталась нарисовать себе то ли усики над губой, то ли огромный жирный прыщ на носу. Не выходило ни первое, ни второе; Маринетт очень жалела, что Нуара нет рядом, чтобы ей помочь. Вот уж у кого был огромный визажистский опыт. Кот мог нарисовать хоть прыщ, хоть огромную открытую рану. Были бы материалы для грима.

В семь-десять Маринетт, следуя окрику матери, спустилась из своей комнаты. Алон Дюпре, заявившийся в квартиру Дюпэн-Чэнов полчаса назад, мило переговаривался с Сабиной, сидя за столом и попивая кофе. Увидев Маринетт, парень сразу же вскочил и сделал несколько шагов к девушке, обезоруживающе улыбаясь.

— Ты отлично выглядишь, Маринетт!

У девушки от его сахарной улыбки мгновенно началась изжога. Горячий тошнотный ком поднялся из желудка и оставил на языке Маринетт кислый привкус рвоты. Девушка едва затолкнула всё это обратно, сглотнув пересохшей глоткой.

— Благодарю, мсье Дюпре. Идём. У нас не так много времени.

— Ты куда-то торопишься? — удивлённо округлил глаза Дюпре.

— Комендантский час. В десять я должна быть дома.

Слава всем существующим богам, духам, акумам, квами и даже терпению Бражника: мадам Чэн, хоть и покачала печально головой, не стала опровергать слова собственной дочери. Видимо, хоть немного уважает мнение Маринетт насчёт её личной жизни. Удивительно!

На мать Маринетт была зла, и довольно сильно. Похоже, Сабина совсем не знала, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

— Хорошо, значит, в десять я приведу тебя домой. Идём?

Маринетт промычала что-то нечленораздельное и поспешила выйти из дома: секундного промедления хватило бы Дюпре, чтобы схватить её за руку или сделать ещё что-то столь же неприятное.

Об оставленной дома сумке с Тикки, деньгами и ключами Маринетт вспомнила только через несколько кварталов уворачивания от нежелательных прикосновений. Тотчас Дюпэн-Чэн остановилась как вкопанная, и ощутила волну удушающего ужаса, поглотившую всё её сознание.

Естественно, Дюпре также заметил её переменившееся настроение. Он подобрался ближе, как хищник, и нежно обхватил локоть Маринетт своими отвратительно-горячими пальцами.

Маринетт тотчас захотелось отстегнуть собственную руку от плеча и выкинуть конечность куда-нибудь на помойку.

— Что-то не так, Маринетт?

— Нет. Нет. Всё нормально. Мне немного нехорошо, может, вернёшь меня домой? Мне надо посидеть…

В зелёных глазах мелькнуло что-то неприятное, и Маринетт поняла: не отпустит. Слишком долго Дюпре шатался вокруг девушки, чтобы теперь позволить ей сорваться с крючка.

— Посидеть можно и в кофейне, — заметил Алон, утягивая Маринетт за собой. — Я тут недалеко видел неплохое заведение, идём.

Естественно, «неплохое» заведение оказалось до жути располагающим и романтичным: приглушённый свет, широко расставленные друг от друга столики, много бордового, цветочных горшков и картин. Клишировано аж до тошноты, если бы Маринетт выбирала место для идеального киношного свидания, она бы не нашла лучше.

Алон усадил Маринетт, не дав девушке и слова сказать. Сам он болтал, не переставая, и, кажется, успел пересказать половину своей жизни. Естественно, в монологе фигурировали его положительные качества: какой он умница, красавец, обаятельный, как его все любят и как хотят с ним дружить-и-не-только. Если бы у Маринетт не было бы прививки от Лайлы и лжи в любой степени, она бы, возможно, даже купилась бы на мягкие речи.

Он заказал кофе себе и что-то сладко-молочное Маринетт.

— Может, у тебя глюкоза упала, — обворожительно улыбался Алон. — Знаешь, мой дядя чувствовал себя просто ужасно, если это происходило, и поднять ему настроение мог только клубничный молочный коктейль. Но, поскольку я не знаю, любишь ли ты клубнику, то пусть будет обычный. Окей?

Это «окей» выбесило Маринетт до трясучки. Не окей. Совсем.

Она бы предпочла быть дома, под защитой родных стен. С Котом или хотя бы одна. С Тикки, в конце концов!