Алмазы для Бульварного кольца

Здравствуй, мой любимый муж.

У меня все хорошо. Сейчас яркое солнце, знаю, как оно тебя уже достало. Меня – еще нет. За окном старый дуб, его ветви, как дороги для белок. И они, глупенькие, думают, что сами выбирают дорогу, не зная, что дуб рос сто лет, отращивая свои ветви, расправляя их, чтобы потом указать ими белке путь… А я в своем колесе.

Я тут нашла вечернюю подработку по английским переводам. Рутину всякую перевожу, но для начала пойдет. Отработала первые три дня. Потом три дня выходных. Удобный график. Ты знаешь, это весьма странно работать с оглядкой – а тебя рядом нет. Я как будто вошла в спокойную гавань ожидания тебя и в ней нашла покой. Теперь нахожу его в себе, но пока это пугает. Моя-то жизнь вулкан. Была. С тобой. Просто я сейчас в ужасе от покоя. Смотрю в глаза твои на фотографиях. Разглядываю. В них грусть, это как же нужно все видеть и чувствовать? Даже тревога. Наверное, ты беспокоишься за меня. Не стоит. Так и хочется сказать: расслабься. С тобой рядом человек, в котором счастье. Мы все время были слишком близко – слепые, и только на расстоянии происходит озарение. Ты же единственный мужчина, мне больше нравится, когда я пишу мальчик, у которого Ее тайная жизнь и Ее отчаянье, есть ключ к тайнику Ее сердца, недоступному никому. А сам знаешь, войдя в тайник, где много всего, ты не выбросил этот ключ… а то есть идешь по наитию. Ты спрашивал, как у нас с мамой? Мужчина чувствует первым, но узнает обо всем последним. Тут и происходит самое удивительное…

А ведь не хотела тебя беспокоить, но слишком много накопилось непонимания, я про маму. Когда я вижу твоих, мы с ней говорим на разных языках, не говоря уже о делах. Нет, конечно, мы не ругаемся, но я чувствую, как старею от компромиссов, искусственно улыбаться все труднее, все труднее называть ее мамой и выращивать это в себе. Отец твой все больше молчит, будто ни о чем не догадывается, понятно, что он на стороне мамы.

Знал бы ты, какие истерики во мне бушуют. Бытовые. Я пока еще держусь, но чувствую, что рано или поздно придется – сорвусь. Вот, не хотела расстраивать, а расстроила.

Извини.

Люблю тебя. И не забывай: я всегда рядом.

Твоя Лиза.

В отличие от писем Лизы, родительские, полученные с той же пачкой корреспонденции, были довольно ровные и положительные: что все у них хорошо, что Лиза заезжает в гости, они замечательно ладят. Писала матушка, своим скошенным влево, неизвестно у кого под-смотренным почерком. Почерк этот Олег еще в школе научился лихо подделывать, помечая уверенной взрослой подписью якобы проверенный и одобренный ею дневник. Дело дошло до того, что вскоре он оказывал такую же дружескую помощь своим не слишком успешным в учебе товарищам.