Альма. Ветер крепчает

К полудню дождь не утих. Гардель приказал достать паруса из трюма, куда их сложили на время долгой стоянки. От дождя они отяжелели и слиплись. Десятки матросов поднимают их, взобравшись на реи. Они торопятся.

Корабль, встрепенувшись, медленно отправляется в путь.

На следующий день, на защищённой якорной стоянке Порто-Ново, на борт заводят две сотни собранных Вожеландом невольников. На этот раз весь экипаж уверен, что с делом покончено. Гребцы из Шамы отправились домой. Капитан Гардель выиграл почти два месяца, одновременно собирая невольников в Порто-Ново и в Виде. На борту теперь пятьсот семь пленников. И на нижней палубе пока без эпидемий. Только несколько жертв царившей последние месяцы мерзкой духоты. Всё это неожиданно. Нужно пользоваться такой удачей.

Гардель вызвал весь офицерский состав в свою большую каюту.

Все ждут, что капитан объявит выбранный маршрут через Атлантику. Но сейчас начало зимы, не время оригинальничать. Все знают, что нужно идти к островам напрямик, как можно ровнее, не пытаясь обхитрить геометрию. Так что же взбрело капитану в голову на этот раз? О чём он хочет говорить с ними?

Поверх расстеленной на столе большой карты Атлантического океана Гардель положил лист бумаги. Это чертёж корабля. Он указывает пальцем на отсек в носовой части, перед фок-мачтой.

– Что это? – спрашивает он.

– Погреб, – отвечает Морель, как отличник.

– Что в нём лежит?

– Продовольствие для экипажа, капитан. Еда на три месяца, до Сан-Доминго.

– Освободите его.

– Как?

– Поднимите наверх, под бак.

– Но зачем?

– Погреб ведь четыре на четыре метра, так?

– Что вы хотите туда погрузить? – спрашивает Вожеланд.

– Невольников.

Дикарьё, справа от него, что-то прикидывает.

– Можно будет забрать двадцать пять из мужского загона. Тогда там будет чуть просторнее…

– В погреб мы отправим не меньше пятидесяти, – сказал Гардель, – но не разгружая мужской загон.

– Как, простите?

– Я хочу, чтобы на этот корабль завели ещё пятьдесят невольников.

Даже Вожеланд пришёл в отчаяние.

– В погребе ни одной отдушины, капитан. И мы уже набрали больше пятисот голов, о которых условились с Бассаком.

– И как мы прокормим пятьсот пятьдесят невольников? – спрашивает Кук.

– При любом раскладе мы опередим график минимум на месяц, – отвечает Гардель. – Месячного запаса продовольствия с лихвой хватит еще на пятьдесят ртов.

Он всё подсчитал. Ещё полсотни невольников – и он увеличит свой доход на десять процентов. Иными словами, получит три тысячи ливров премиальных. Зарплата обычного матроса за сто месяцев.

– Но, капитан, на берегу никого не осталось на продажу.

– Потому, господа, мы идём дальше.

– Куда?

Он смахивает чертёж судна и придавливает карту кулаком, чуть восточнее. Там, где устье реки Нигер.

– Бонни! Снимайтесь с якоря и приведите меня в Бонни.

Ровно в том месте, куда опустился кулак Лазаря Бартоломея Гарделя, есть небольшой пляж с серым песком, на который Альма только что втащила свою пирогу. Уже много дней, как река расширилась и стала ветвиться, так что она потеряла берега из виду.

Теперь Альма стоит на песке. Она смотрит на уходящий вдаль бесконечный простор, такой, какого она никогда не видела прежде: чёрное и белое под грозовым небом.

Море.

30. Ангелик

Несколькими часами позже чёрный силуэт в крапинках света от фонарей скользит в ночи по порту Ла-Рошели, мимо домов на набережной. В городе подморозило, но снега ещё нет. По тёмным заледенелым мостовым шагают, балансируя, редкие прохожие. Всюду тихо. И не догадаться, что это рождественская ночь.

В порту всё бездвижно, кроме темного силуэта у Цепной башни, бесшумно заходящего внутрь. Двухмачтовое судно маневрирует, причаливая к пристани. Город вокруг будто уснул.

Но стоит пройти до другого конца набережной, затем миновать пару старинных домов вдоль канала Мобек, и покажется портал церкви Сен-Совёр с колоннами. Мы идём к дверям, стараясь не поскользнуться. Толкаем их, и вдруг: ослепительный свет, толпы людей, ладан, орган, дым свечей, шорох платьев, шёпот, скрип скамеек, влажная духота… Скоро полночь, час рождественской службы.

В первых рядах – лучшие наряды города. Женщины, пользуясь жаром от свечей и тел, оделись по последней моде тропиков, открыв плечи до самого низа спины. Священник – вероятно, более чувствительный к холоду – соперничает с ними в изяществе своим многослойным платьем с кружевами. Его охотно пригласили бы на танец.

Дети соскакивают с низких подколенных скамеечек для молитвы и играют с туфлями матерей, которые те сбросили под юбками. Мужчины надели парчовые камзолы, пуговиц на которых больше, чем фишек в нардах.

Церковь, до самых задних рядов, напоминает театральный зал. В глубине стоят матросы, хозяек дожидаются темнокожие лакеи, старушки восседают на занятых ещё с полудня стульях в белых крестьянских чепцах, напоминающих уши кокер-спаниелей.