All Flesh is Grass

Том Престон  — преуспевающий делец, а я неудачник; Эду Адлеру кое-как удается прокормить семью, но и только. А другие наши однокашники? Чего-то они достигли  — вся наша компания? Понятия не имею, почти всех потерял из виду. Почти все поразъехались. В такой дыре, как Милвилл, человеку делать нечего. Я и сам бы, наверно, тут не остался, да пришлось ради матери. Когда умер отец, я бросил художественное училище: надо было помогать ей в теплицах. А потом и ее не стало, но к этому времени я уже столько лет прожил в Милвилле, что трудно было сдвинуться с места.

“Ed,” I had asked, “do you ever hear from any of the fellows?

“No, I don't,” said Ed. “I don't know where any of them are.”

I said: “There was Skinny Austin and Charley Thompson, and Marty Hall and Alf. I can't remember Alf's last name.”

— Эд,  — сказал я,  — а из наших школьных ребят тебе кто-нибудь пишет?

— Нет,  — отвечал он.  — Даже и не знаю, кто куда подевался.

— Помнишь Тощего Остина?  — сказал я.  — И Чарли Томсона, и Марти Холла, и Эльфа... смотри-ка, забыл фамилию!

“Peterson,” said Ed.

“Yes, that's it,” I said. “It's a funny thing I should forget his name. Old Alf and me had a lot of fun together.”

Ed got the cord unfastened and stood up, with the phone dangling from his hand.

“What are you going to do now?” he asked me.

— Питерсон,  — подсказал Эд.

— Верно, Питерсон. Надо же  — забыл фамилию Элфа! А как нам бывало весело...

Эд отключил провод и выпрямился, держа телефон на весу.

— Что же ты теперь будешь делать?  — спросил он.

“Lock the door, I guess,” I said. “It's not just the phone. It's everything. I'm behind in rent as well. Dan Willoughby, down at the bank, is very sad about it.”

“You could run the business from the house.”

“Ed,” I told him shortly, “there isn't any business. I just never had a business. I couldn't make a start. I lost money from the first.”

— Да, видно, надо прикрывать лавочку. Тут не один телефон, тут все пошло наперекос. За помещение тоже давно не плачено. Дэн Виллоуби у себя в банке сильно из-за этого расстраивается.

— А ты веди дело прямо у себя на дому.

— Какое там дело, Эд,  — перебил я.  — Нет у меня дела и никогда не было. Я прогорел с самого начала.

I got up and put on my hat and walked out of the place. The street was almost empty. There were a few cars at the kerb and a dog was smelling of a lamp post and old Stiffy Grant was propped up in front of the Happy Hollow tavern, hoping that someone might come along and offer him a drink.

Я поднялся, нахлобучил шляпу и вышел. Улица была пустынна. Лишь две-три машины стояли у обочины да бродячий пес обнюхивал фонарный столб, а перед кабачком под вывеской «Веселая берлога» подпирал стену Шкалик Грант в надежде, что кто-нибудь угостит его стаканчиком.

I was feeling pretty low. Small thing as it had been, the phone had spelled the end. It was the thing that finally signified for me what a failure I had been. You can go along for months and kid yourself that everything's all right and will work out in the end, but always something comes up that you can't kid away. Ed Adler coming to disconnect and take away the phone had been that final thing I couldn't kid away.

Мне было тошно. Телефон, конечно, мелочь, и все-таки это означает конец всему. Окончательно и бесповоротно установлено: я неудачник. Можно месяцами играть с самим собой в прятки, тешить себя мыслью  — мол, все не так плохо и еще наладится и стрясется, но потом непременно нагрянет что-нибудь такое, что заставит посмотреть правде в глаза. Вот пришел Эд Адлер, отключил телефон и унес, и никуда от этого не денешься.

I stood there on the sidewalk, looking down the street, and I felt hatred for the town—not for the people in it, but for the town itself, for the impersonal geographic concept of one particular place.

Я стоял на тротуаре, смотрел вдоль улицы и изнемогал от ненависти к этому окаянному городишке  — не к тем, кто в нем живет, а именно к самому городу, к ничтожной точке на географической карте.

The town lay dusty and arrogant and smug beyond all telling and it sneered at me and I knew that I had been mistaken in not leaving it when I'd had the chance. I had tried to live with it for very love of it, but I'd been blind to try. I had known what all my friends had known, the ones who'd gone away, but I had closed my mind to that sure and certain knowledge: there was nothing left in Millville to make one stay around. It was an old town and it was dying, as old things always die.

Этот насквозь пропыленный городишко, невыразимо нахальный и самодовольный, словно издевался надо мной. Как же я просчитался, что не унес вовремя ноги! Я пробовал устроить здесь свою жизнь, потому что привык к Милвиллу и любил его, и я жестоко ошибся. Я ведь тоже понимал то, что понимали все мои друзья, которые отсюда уехали,  — и все-таки не желал видеть бесспорную, очевидную истину: здесь ничего не сохранилось такого, ради чего стоило бы остаться. Милвилл отжил свое и теперь умирает, как неизбежно умирает все старое и отжившее.