All Flesh is Grass

It was being strangled by the swift and easy roads that took customers to better shopping areas; it was dying with the decline of marginal agriculture, dying along with the little vacant hillside farms that no longer would support a family. It was a place of genteel poverty and it had its share of musty quaintness, but it was dying just the same, albeit in the polite scent of lavender and impeccable good manners.

Он задыхается из-за новых дорог: ведь теперь, если надо что-нибудь купить, можно быстро и легко съездить туда, где больше магазинов и богаче выбор товаров; он умирает, потому что вокруг пришло в упадок земледелие, умирает вместе с убогими фермами на склонах окрестных холмов, захиревшими и обезлюдевшими, ибо они уже не могут прокормить семью. Милвилл  — обитель благопристойной нищеты, в нем даже есть своя обветшалая прелесть, он изысканно благоухает лавандой, и манеры его безупречны, но, невзирая ни на что, он умирает.

I turned down the street, away from the dusty business section and made my way down to the little river that flowed dose against the east edge of the town. There I found the ancient footpath underneath the trees and walked along, listening in the summer silence to the gurgle of the water as it flowed between the grassy banks and along the gravel bars.

And as I walked the lost and half forgotten years came crowding in upon me. There, just ahead, was the village swimming hole, and below it the stretch of shallows where I'd netted suckers in the spring.

Я повернулся и пошел прочь из пыльного делового квартала, к речушке, огибающей город с востока. По берегу, под раскидистыми деревьями, вьется заброшенная тропка, я шагал по ней и слушал, как в жаркой летней тишине журчит вода, омывая заросшие травою берега и перекатываясь по гальке. На меня нахлынули воспоминания давних, невозвратных лет. Сейчас я дойду до излучины, это у милвиллцев излюбленное место купания, дальше  — мелководье, где я каждую весну ловлю сачком мелкую рыбешку.

Around the river's bend was the place we had held our picnics. We had built a fire to roast the wieners and to toast the marshmallows and we had sat and watched the evening steal in among the trees and across the meadows. After a time the moon would rise, making the place a magic place, painted by the lattice of shadow and of moonlight. Then we talked in whispers and we willed that time should move at a slower pace so we might hold the magic longer. But for all our willing, it had never come to pass, for time, even then, was something that could not be slowed or stopped.

На берегу, за тем поворотом  — наш заветный уголок. Сколько раз мы там разводили костер и жарили шницели по-венски и пекли сладкий корень алтея, а потом просто сидели и смотрели, как меж деревьев и по лугам подкрадывается вечер. Потом всходила луна и все вокруг преображалось, и это было заколдованное царство, расчерченное тончайшей сетью теней и лунных бликов. И мы переговаривались только шепотом, и всеми силами души заклинали время идти помедленнее, чтобы дольше длилось волшебство. Но как ни страстно мы этого жаждали, все было тщетно, такова уж природа времени  — даже и в ту пору его невозможно было ни замедлить, ни остановить.

There had been Nancy and myself and Ed Adler and Priscilla Gordon, and at times Alf Peterson had come with us as well, but as I remembered it he had seldom brought the same girl twice.

I stood for a moment in the path and tried to bring it back, the glow of moonlight and the glimmer of the dying fire, the soft girl voices and the soft girl-flesh, the engulfing tenderness of that youthful miracle, the tingle and excitement and the thankfulness. I sought the enchanted darkness and the golden happiness, or at least the ghosts of them; all that I could find was the intellectual knowledge of them, that they once had been and were not any more.

Мы приходили сюда вчетвером  — я с Нэнси и Эд Адлер с Присциллой Гордон, а порою к нам присоединялся и Элф Питерсон, но, помнится, всякий раз с другой девушкой.

Я постоял немного на тропинке, пытаясь воскресить все это: сияние луны и мерцание угасающего костра, тихие девичьи голоса и нежное девичье тело, чудо юности  — всепоглощающую нежность, и жар, и трепет, и благодарность. Я вновь искал здесь зачарованную тьму и лучистое счастье или хотя бы только их призраки... но ничего не ощутил, только рассудком знал, что когда-то все это было  — и минуло.

So I stood, with the edge worn off a tarnished memory, and a business failure. I think I faced it squarely then, the first time that I'd faced it. What would I do next?

Так вот что я такое  — неудачник, неудачник во всем, даже воспоминания и те не сумел сохранить, все потускнело и выцвело. В эту минуту я трезво оценил себя, впервые посмотрел правде прямо в глаза. Что же дальше?