Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

— Ай! — вскрикнул Ахмед, заслоняясь руками. — Только не скалкой! Умоляю, уберите его от меня!

Касым зарычал и пошел на своего обидчика. Гости начали отползать в сторонку, боясь, как бы и им ненароком не перепало. Никто из них никак не мог взять в толк, что, собственно, происходит.

— Не подходи! Я страшен в гневе! — Ахмед отпихнул ногой низкий столик.

Посуда и кушанья полетели на пол и на гостей. Чайники опрокинулись, кипяток полился людям на ноги, и это послужило началом всеобщей паники. Лишь один очень старый аксакал не двинулся с места, а лишь довольно скалил свой почти беззубый рот, полагая, что это продолжение развлечений.

Касым заскользил на рассыпанных остатках плова, размахивая скалкой. Народ, пригибая головы, бросился врассыпную — кто в дверь, кто в окно. Касым, не удержавшись на ногах, грохнулся на столик и переломил его пополам. Скалка, просвистев перед самым носом Махсума, заехала по уху не успевшему увернуться Ахмеду. Тот взвыл от боли и опрокинулся вбок, визжа и катаясь по полу. Ухо у него быстро распухло и стало похожим на манту, на которую кто-то случайно сел.

— Стой, Касым! — взбросила саблю Марджина. — Они мои! Я должна им сама отомстить.

— Нет, они мои! Мой мешок! Они должны мне мешок! — Касым распихал ногами обломки стола и посуду и бросился под ноги Марджине. — Не тронь его!

Оба покатились по полу, пытаясь вырвать друг у друга сабли. Лишь Али-баба все также стоял посреди комнаты, тупо глядя на творящееся безобразие, и ничегошеньки не понимал. Да Махсум сидел у стены, все еще боясь шевельнуться.

— Стойте! — крикнул Али-баба. — Что вы делаете, несчастные? Касым, сейчас же слезь с Марджины! Марджина, перестань пинать Касыма, ты его калекой оставишь! Да прекратите же вы, наконец! — рявкнул во всю глотку Али-баба, топнув ногой так, что с потолка посыпалась штукатурка. Все разом застыли: и Марджина с Касымом, и гости, застрявшие в окнах и дверях, и даже Ахмед прекратил крутиться и подвывать. — Что здесь происходит?

— Ты что, дурак? — спросил Махсум у наивного простоватого Али-бабы.

— Почему? — удивился тот.

— Нет, он правда какой-то блаженный, — через силу усмехнулся Махсум, стряхивая со своего халата крошки, щепки и побелку.

— Не смей оскорблять моего Али-бабу, ты, паршивый разбойник, а не то, клянусь Аллахом!.. — Марджина вывернулась из-под Касыма, подхватила саблю, и та со свистом рассекла воздух.

«Вот оно!» — успел подумать Махсум, сжавшись и закрыв глаза, но опять ничего не произошло.

Сабля вновь замерла у самой его шеи.

— Не могу, — пожаловалась, всхлипнув, Марджина, но саблю не опустила.

— Разбойник? — до Али-бабы начал доходить смысл происходящего. — Так ты разбойник? — спросил он у побелевшего Махсума.

— Дошло? Не прошло и трое суток, — проворчал Махсум, открывая один глаз.

— Так это вы грабили караваны и прятали в… — Али-баба захлопнул рот, чтобы не сказать ненароком лишнего.

— Именно. Ну, чего ты ждешь? — Махсум посмотрел своими зелеными глазами на Марджину. — Делай свое черное дело.

— Нет! Тебя будут судить, — Марджина, как-то сразу успокоившись, опустилась на пол и вдруг разревелась.

— Братья, пора! — вдруг крикнул Ахмед, вскакивая с пола и держась за распухшее ухо. — Режьте всех, не жалейте никого!

Гости и хозяева дома притихли, но… ничего не произошло.

Ахмед насторожился.

— Эй, где вы там, бездельники? Пора!

Опять ничего. Потом вдруг во дворе звякнул один кувшин, за ним еще один и еще, но этим все и ограничилось.

Али-баба подхватил масляную лампу, и они со вскочившей на ноги Марджиной бросились во двор. Касым подхватил оброненную скалку и поспешил следом за ними. Во дворе их ждало удивительное зрелище. По земле ползали мешки, беспорядочно и натыкаясь один на другой. Одному из них удалось взобраться на ступеньки, и он ткнулся в ноги Марджине.

— Ай! — Марджина, выпустив от неожиданности из рук саблю, вспрыгнула на руки Али-бабе, а тот, подхватив Марджину, выронил лампу. Медная лампа, звякнув, упала на доски, масло пролилось на мешок и ярко вспыхнуло.

В мешке кто-то опять завозился, и Али-баба отпихнул его ногой.

— Порох! — вдруг вспомнил он слова Ахмеда. — В них порох! Ложись!