Александр Одоевский

Но вечен род! Едва слетят
Потомков новых поколенья,
Иные звенья заменят
Из цепи выпавшие звенья;
Младенцы снова расцветут,
Вновь закипит младое племя,
И до могилы жизни бремя,
Как дар, без цели, донесут
И сбросят путники земные…
Без цели!.. Кто мне даст ответ?
Но в нас порывы есть святые,
И чувства жар, и мыслей свет,
Высоких мыслей достоянье!..
В лазурь небес восходит зданье:
Оно незримо, каждый день,
Трудами возрастает века.
Но со ступени на ступень
Века возводят человека.

7

Петр Андреевич Вяземский приехал к Дельвигу рано утром. К его удивлению, барон, чуть обрюзгший, уже сидел, закутавшись в теплый длинный халат, в своем маленьком полутемном кабинете и пил кофе.

— Когда же вы спите, князь? — вяло спросил он и, потянувшись, болезненно зевнул. — Впрочем, и меня последние дни не оставляет бессонница. — Что привело вас в такую рань?

— Посоветоваться хочу с тобой, Антон. Недавно Вера Федоровна получила посылку из мест отдаленных, от наших друзей, коих посетило когда-то несчастье.

— Загадками говорите, Петр Андреевич! Из Сибири, что ли?

Дельвиг встал и неторопливо прошелся по кабинету.

Вяземский протянул барону письмо.

Дельвиг надел очки.

«Вот стихи, писанные под небом гранитным и в каторжных норах. Если вы их не засудите — отдайте в печать. Может быть, ваши журналисты Гарпагоны дадут хоть по гривенке за стих. Автору с друзьями хотелось бы выдать альманах «Зарница» в пользу невольно заключенных. Но одно легкое долетит до вас. Не знаю, дотащится ли когда-нибудь подвода с прозой. Замолвьте слово на Парнасе: не помогут ли ваши волшебники блеснуть нашей зарнице? Нам не копить золота; наш металл — железо и желание — заработать — Say, Constant, le comte Sismondi etc: впрочем, воля ваша, только избавьте стихи от Галатеи.

Z.Z.

12 июля 1829. Ч[итинский] О [строг]».

— Кто за этими буквами? — прочитав записку, спросил Дельвиг.

— Муханов.

— А стихи?

— Князя Одоевского.

— Александра?.. — Дельвиг взволнованно посмотрел на Вяземского.

— Мне кажется, наш нравственный долг пред ними…

— Прочтите что-нибудь.

Вяземский вытащил из-за отворота сюртука небольшую тетрадку, бережно расправил ее и с высоты своего роста начал декламировать:

Как много сильных впечатлений
Еще душе не достает!
В тюрьме минула жизнь мгновений
И медлен и тяжел полет
Души моей…

— Да-а!.. — задумчиво произнес Дельвиг. — Пройдет ли сие?

— Конечно, придется пройтись с пером по строчкам. И без имени автора. Стоит попробовать.

Дельвиг осторожно полистал тетрадку.

— Четырнадцать стихов… Элегия на смерть Грибоедова…

Но под иными небесами
Он и погиб и погребен;
А я в темнице!..

Да… Его уже нет. Помню, как обсуждали мы с ним письмо Катенина о его комедии. И Одоевского часто видел. Эх, князь! Скучно что-то мы живем, тоскливо. Воздуха не хватает…

— Перестань, Антон! Удастся нам предприятие с газетой и со стихами, скажу жене, пусть вышлет означенные номера Волконской, с коей она переписывается. Может, и автор прочтет. Порадуется, что не забыли.

— Кого же помнить нам, князь?

Оставшись один, Дельвиг снова полистал тетрадь, казалось, пахнущую каторгой, морозами и кандалами.

— Ан не узнать тебя, брат, совсем! Созрел… Смотри, какие строки! Дам Пушкину прочесть, то-то обрадуется. Ответ твой из Сибири просто поразил его. Ну что ж, попробуем! Посмотрим, брат, что выйдет из того. Посмотрим…

8

Что за кочевья чернеются
Средь пылающих огней? —
Идут под затворы молодцы
За святую Русь.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.

Седьмого августа 1830 года «государственным преступникам» объявили о перемещении их из острога в Петровский завод. Предстоящему походу, обещавшему некоторое разнообразие, они обрадовались. Слабых здоровьем определили вместе с вещами на специальные подводы, другие шли пешком…

Завод располагался в шестистах тридцати верстах от острога.

Ссыльных разделили на две партии. Первая вышла седьмого августа, пасмурным, прохладным утром, под охраной солдат и конных казаков, которыми командовал плац-майор. На подводах везли скарб и больных.

Старые жилища были брошены, плоды и овощи отданы местным жителям. Они с грустью провожали этих странных «государственных преступников», от которых ничего, кроме добра, они не видели.