Семь шагов в длину, шесть в ширину — таковы размеры жилья, отведенного для «государственного преступника». Из-за отсутствия окон они вынуждены были сидеть и днем в камерах при свечах. Обедали в коридорах, где выставлялись большие столы.
В десять часов вечера охрана запирала все внутренние и наружные замки. Женам царское правительство разрешило жить вместе с мужьями. Женщины выстроили себе возле каземата небольшие дома, где готовили пищу мужьям, а зачастую и многим их товарищам. В письмах к родным жены жаловались на трудные условия, в каких оказались ссыльные в Петровском заводе.
Многие из влиятельных родственников сибирских изгнанников забили во все колокола.
Недовольный излишним шумом, император разрешил прорубить в тюрьме окна. На письме Александры Муравьевой шеф жандармов А. X. Бенкендорф наложил резолюцию:
«Женам написать, что напрасно они печалят своих родных, что мужья их поселены для наказания и что все сделано, что только человеколюбие и снисхождение могли придумать для облегчения справедливо заслуженного наказания…»
От женщин доставалось и коменданту Лепарскому.
— Но помилуйте! — растерянно защищался тот. — За послабления меня разжалуют в солдаты!
— Ну что ж, — отвечали ему, — станьте солдатом, генерал, но будьте честным человеком!
Лепарский втайне побаивался этих аристократок: некоторые из них были лично знакомы с царем.
В Петровском заводе заключенные работали почти так же, как и в Чите: летом чинили дороги, зимой мололи на ручных мельницах муку… Свободным временем каждый распоряжался как умел. Книг в артельной библиотеке собралось порядочно — до шести тысяч.
Дважды в неделю Александр занимался с Андреем Розеном русской словесностью и языком. Старый моряк Торсон рассказывал по средам о своем кругосветном путешествии, читал путевые записки и основы механики. Александр Поджио и Фролов огородничали. На кооперативные средства ссыльные держали баню и даже приобрели живое тягло — здоровенного быка.
Несмотря на тяжелые условия, умственная жизнь в Петровском заводе не затухала. Братья Бестужевы писали прозаические вещи, Василий Ивашев создал эпос о Степане Разине, Михаил Лунин отсылал в Петербург сестре своей обличительные письма-исповеди, ставшие потом знаменитыми.
Александр Одоевский работал много и упорно.
Песню его «Славянские девы» товарищи распевали и по вечерам, и на работе:
По словам Д. Завалишина, в Петровской тюрьме «очень развита была также легкая и сатирическая литература». Некоторые стихотворения были положены на музыку. Этим преимущественно занимался Вадковский.
По просьбе Петра Муханова дамы ходатайствовали перед Петербургом о разрешении печатать ссыльным свои сочинения.
На многочисленных прошениях начальник III отделения Бенкендорф неизменно писал: «Считаю неудобным позволять государственным преступникам посылать свои сочинения для напечатания в журналах, ибо сие поставит их в сношения, не соответственные их положению». Шеф жандармов советовал ссыльным «на новом месте» заботиться лишь «о прочном заведении и устройстве сельского своего хозяйства, откуда со временем получат для себя выгодную пользу».
Михаил Лунин задумал большой коллективный труд, как бы политическую исповедь.
— Мы должны объяснить потомкам наши цели и намерения. Сестра переправит рукопись за границу, и там ее напечатают.
Некоторые из наиболее умеренных возражали, считая, что сейчас не время ворошить прошлое, что история сама, мол, даст оценку. Но другие (Якушкин, Горбачевский, Пущин, Розен, Одоевский…) рьяно взялись за дело, и совместный труд в спорах и длительных беседах постепенно приобрел реальные очертания.
Громницкий снял с оригинала копию и зарыл за казематом в лесу, но он вскоре умер, погиб в Акатуе и Лунин. Труд этот был, к величайшему прискорбию, утерян.
Ежегодно заключенные отмечали памятный, святой для себя день — 14 декабря. Вот и в Петровском заводе наступил этот праздник.
В канун его, по словам Михаила Бестужева, меж ним и Алексеем Тютчевым, членом Общества соединенных славян, произошел следующий разговор:
«— Ну что, mon cher, ты нас сегодня распотешишь, споешь нам «Славянские девы» после обеда? — спросил я.