Акция (из сборника "Привал странников")

Брали русские бригады

Галицийские поля.

И досталось мне в награду

Два кленовых костыля.

Из села мы трое вышли,

Трое первых на селе,

И остались в Перемышле

Двое гнить в сырой земле.

Я вернусь в село родное,

Дом построю в стороне.

Ветер ноет, ноги ноют,

Будто бы они при мне.

Во время пения Кареев неслышно щелкнул пальцами, но Константин, видимо, уловил ультразвук и возник у Кареевского столика.

– Кто поет? – спросил Кареев.

– Барыга один залетный. Вот он, с двумя птичками сидит. Однорукий, – выдал информацию Константин и указал на столик у колонны. Действительно, там, откинувшись на стуле и закрыв глаза, сидел и пел однорукий.

Две девицы, пригорюнившись, подпирали кулачками напудренные щеки. Однорукий, допев, извлек носовой платок, вытер глаза и высморкался.

– Попроси его к моему столику, – распорядился Кареев.

– Я-то попрошу, но пойдет ли? С гонором, – предупредил Константин..

Однорукий подошел-таки. Подошел, посмотрел непонятно, спросил грубо:

– Что надобно, господин хороший?

– Один вопрос всего. Песня про Перемышль для тебя – фигура вокала, или был там, на галицийских-то полях?

– Песня эта – про меня, – ответил однорукий и дотронулся правой рукой до пустого рукава. – Первые три месяца империалистической в Перемышле воевал.

– Мировой, – поправил Кареев.

– Один ляд! – раздраженно обрубил его однорукий. – Еще вопросы будут?

– А я под Сокалем, – вспоминая, проговорил Кареев.

– Не врешь?! – ахнул однорукий.

– Как тебя зовут?

– Василий.

– Вот что, Василий. Обращайся ко мне на «вы». Как-никак, ту войну я поручиком начинал, а ты, думаю, в нижних чинах ходил.

– Так точно! – радостно согласился Василий. – Дальше младшего унтер-офицера не попер.

– Награды есть?

– Георгий второй степени, господин поручик.

Зови меня Валентином Николаевичем, – поправил Кареев. Что же не носишь?

– Это чтоб нынешние хозяева сразу смекли, что я их папаш в четырнадцатом годе под корень изводил?! Нет, мой Георгий пока запрятан. В надежном месте запрятан, – ответил Василий и заговорщицки подмигнул.

– Не сообразил. Что ж, выпьем за встречу, кавалер! Константин, рюмку!

Василий притянул к себе графинчик, вынул пробку, понюхал содержимое:

– Бр-р! Пойло какое отвратное! – Василий встал. – Вы уж подождите немного, Валентин Николаевич, я питье подостойнее принесу. Да и дамочек заодно спроважу.

Он вручил девочкам по хорошей бумажке, развел руку в сторону, извиняясь, взял со своего стола бутылку коньяка и вернулся к Карееву:

– Армянский! Марочный!

Константин мгновенно переменил рюмки и разлил по ним коньяк.

Кареев нагрел ладонями пузатую рюмку, с видом знатока понюхал плескавшуюся в ней жидкость:

– Шустовский?

– За встречу, Валентин Николаевич! – напомнил Василий.

Они чокнулись, и Василий, запрокинув голову, в глоток выпив все.

Кареев брезгливо поморщился:

– Коньяк пьют, смакуя, Василий. Что ж ты его, как самогон, хлещешь?

– Конечно, не самогон, но все равно яд. Алкоголь. Да и что его беречь? Этого добра у меня сейчас – залейся и утопись.

– Купил по случаю родовой княжеский погреб?

– Не купил, Валентин Николаевич, не купил. Но продаю.

– Смотри, не проторгуйся, Вася.

– Не проторгуюсь. Я битый. Я ломаный. Я про жизнь много что знаю.

– И что же ты про нее знаешь?

– Главное. Где плохо, очень плохо, так там кому-то очень хорошо.

– А вывод какой?

– Вывод очень даже простой. Не зевай, Васек!

– И не зеваешь?

– Не зеваю. Торгую с прибытком.

– Россию продаешь?

– Зачем же? Коньяк.

– Продай мне парочку бутылок, – Кареев вытащил из кармана толстую пачку оккупационных марок.

– За бумажки не отдаю. Золотишко принимаю, камешки. Но вы, Валентин Николаевич, не огорчайтесь: пару бутылок я вам за так отдам. Подарю.

– Что ж, спасибо, благодетель.

Выпили еще. Кареев чуть поплыл, а Василий был в норме, похохатывал.

– Сам-то я из Мценска… – начал было он, но Кареев перебил:

– Те места я в девятнадцатом с Деникиным проходил.

– Небось лютовали?

– Было дело.

– …Да быльем поросло, – перебил Василий. Жажда у него имелась – свое дорассказать. – Так вот, перед войной я в Мценсксе экспедитором торговой базы устроился: инвалиду власти милость оказали. А как немец попер, как паника началась, так я не растерялся, пристроил, что подороже, по своим местам. А что самое ценное в смутное время? Ясное дело – алкоголь, яд который.

– Сюда, за тридевять земель, как тебя занесло?

– Не занесло. Сам с товаром добрался. На Орловщине да Брянщине что за хороший товар возьмешь? А здесь – Вавилон, здесь все получить можно.

Карееву надоело слушать, и он предложил:

– Выпьем, Вася.

– Как прикажете, Валентин Николаевич.

Выпили, и Кареев поднялся:

– Проводи меня, Василий.

– Слушаюсь.

Они стояли у стола, внутренне готовясь к трудному походу. Мутные Кареевские глаза вдруг осветила четкая мысль:

– Бутылку оставлять нельзя!

– Так забирайте, Валентин Николаевич! Завтра с утра пригодится.