Актёр и мишень. Как раскрыть свой талант на сцене

Следовательно, невероятно опасно требовать от Ирины, чтобы она создала нечто «новое». Чем больше мы стремимся к оригинальности, тем больше мы уничтожаем нашу врожденную уникальность. Чем больше мы стремимся к «новизне», тем более вторично и реакционно наше создание. Мы и есть новое. Мы не можем быть ничем другим. Не наше дело пытаться стать чем-либо. Стать чем-либо усилием воли невозможно. Мироздание обновляет нас и мир вокруг каждую секунду каждого дня, хотим мы этого или нет. Новизна снисходит на нас без нашего разрешения.

Это вне нашего контроля, а нам нравится иметь хотя бы иллюзию контроля; и мы неловко подражаем мирозданию. Мы хотим сами создавать новое. Причина нашего тщеславия – не гордыня, а страх.

Я все это уже видел

Если кто-то скажет Ирине: «Я все это уже видел!», ей следует уделить меньше внимания самому критическому замечанию и больше – его автору. Фраза «Я все это уже видел!» гораздо больше говорит о смотрящем, а не о том, на кого смотрят. Все начинает казаться одинаковым только тогда, когда «я» теряет способность ясно видеть окружающий мир. Иногда все и правда кажется одинаковым, но окружающий мир в этом не виноват. Чем больше мы умираем внутренне, тем больше мы склонны видеть смерть вовне; а смерть, этот враг конкретности, всегда гомогенна.

Проблема заключена не в окружающем мире, которому при всем желании не удалось бы достигнуть однообразия. Проблема в нашем самоконтроле, в том, что мы разрешаем и не разрешаем себе видеть. Если когда-нибудь нам покажется, что мы «все это уже видели», нам стоит попытаться подкрасться к себе на цыпочках и застать себя врасплох. Тогда мы увидим, что проблема берет начало не в окружающем мире, а внутри нас самих; мы теряем любопытство. Потеря любопытства – признак тайного самоубийства; только в роли единственного вещественного доказательства выступает не пустой пузырек из-под лекарств, а одержимый поиск нового.

Все живое всегда ново. Все мы, люди, зависим от этой новизны. Каждый из нас – неотъемлемая и незаменимая часть постоянно обновляющегося мироздания. Новое уже существует, мы не способны создать новое.

Если Ирина почувствует себя обязанной поднести на блюдечке что-то новое режиссеру, или зрителю, или коллегам, или самой себе, игра актрисы будет мертвой. По иронии судьбы ее мертворожденная игра покажется странно знакомой всем, включая саму Ирину. Если же Ирина увидит глазами Джульетты то, что видит Джульетта, то незаметная, но неуязвимая уникальность Ирины озарит все аспекты ее игры. Все, что видит Ирина, ново. Все, что Ирина пытается сделать новым, старо как смерть.

Седьмой нелегкий выбор: волнение или жизнь

Если Ирине в панике кажется, что ее игра мертва, ей следует вернуться к мишени. Мишень – источник энергии для артиста. Фатальной ошибкой станет попытка Ирины «взволновать» себя, чтобы оживить свою игру.

Воображение соединяет нас с внешним миром. Когда мы боимся зависимости от непредсказуемого мироздания, мы используем волнение и выдаем его за жизнь. Жизнь идет, и мы – часть ее. Жизнь происходит вне нашего контроля. Жизнь нравится нам куда меньше, чем должна бы, так как жизнь может подвести нас в любой момент. И вновь мы придумываем куда более послушную замену.

И мы изобретаем волнение. Волнение нам полностью подконтрольно. Мы справимся своими силами. Нам не нужны милости, мы не хотим ни от кого зависеть. Здесь мы не зависим ни от кого и ни от чего. Волнение – это самолечение, мы сами его себе прописываем. Иногда жизнь действительно волнующа. Когда на репетиции или в спектакле Ирине удается увидеть нечто полнокровно живое, актриса вспыхивает той же жизнью, и ее игра неподдельно волнует. Но, как мы знаем, если на следующий день Ирина попытается воссоздать это состояние, ничего не получится. То, что всех так взволновало, не было состоянием, это было взаимодействие, направление. Все состояния мертвы; и они очень быстро разлагаются.

Стоит Ирине решить, что она обязана сделать свою игру волнующей, и актриса зажмется. Погоня за новым и волнующим отрезает нас от живого: нам кажется, что эта гонка связана с окружающим миром, мы рвемся вперед и тасуем чувства, стремясь снова испытать тот неуловимый кайф. Мы пытаемся обнаружить в окружающем мире то, чего, как мы опасаемся, нам не хватает внутри. Судорожный поиск нового и волнующего имеет тайные связи с манией ненависти к себе.

У этого броска сквозь эмоции есть один интересный и странный эффект. Мы внезапно становимся похожими на всех, кто пронесся по этому маршруту до нас; наша уникальность гибнет под копытами ничего не видящего стада. Разными и уникальными каждого из нас делают энтузиазм и щедрость; жалуясь: «Я все это уже видел!», мы позволяем партийной дисциплине страха обезличить нас. Охота за новым и волнующим делает из нас реакционеров. В том, чтобы просто видеть мир вокруг себя, достаточно жизни.

Отступление: спонтанность