АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 4

Что увидел я, когда исчезла первая стена комнаты? Я увидел битвы, войны — мелкие войны примитивным холодным оружием, такие древние и незначительные, что о них никто и не помнит уже, кроме профессиональных историков. Я видел грабежи и изнасилования — женщин, детей и крепких мужчин — сперма смешалась с кровью и невыношенными плодами. Пожары, в которых горели заживо люди… Внезапно ко мне вернулись физические ощущения. Мне стало нестерпимо жечь всё тело снаружи и изнутри, когда я слишком долго задержался взглядом на горящей часовне, в которой скрылись монахи. Я ощутил унижение изнасилования, поругания моей воинской доблести и моей материнской любви и долга, и детский ужас перед страшным, вонючим, громким, закованным в железо, который бьёт меня по лицу плетью, бросает моё тело на поленья, так что рёбра в моём хрупком теле ломаются, и — рвёт меня изнутри… горло забивает плотный, как мокрая вата, запах жаренного людского мяса — Господи, иже еси на небеси… не убоюсь, пройдя долиной теней… — или ещё какую-то шептал я бесполезную молитву, которой меня научила костлявая черепаховая мать, покрывшаяся кожей, твёрдой, как у змеи, или отец, мягкий, как его развороченные внутренности после того, как тот жуткий воин рассёк его, — и долина теней передо мной открылась — (потом были войны пострашней, охватившие мир целиком) — долина страданий, вечного горения, пыток, момента, когда твою плоть рассекает клинок, цепь, шипы, стальная перчатка с когтями как у крокодила, горячие медные пластины быка, внутри которого я находился, жгли невыносимо, запахи собственной горящей плоти и костра, разведённого под этим медным идолом, забивали мне глотку, и я радовался, просил бога, чтобы стало больше невыносимого смертельного чада, потому что если это сработает — если это задушит меня сейчас — не придётся жариться заживо до самой смерти — о, скорее бы пришла сама смерть!

Мгновения тысячелетий калейдоскопически сменялись, накладывались друг на друга, сознание распадалось на стёклышки — в каждом отражались миллионы смертей, миллионы отчаяний и скорбей, ненависти и проклятий — и всё это одновременно! — голова готова взорваться!

Демон крепко держит меня за руку, вот уже все стены красной комнаты растворились, и мы несёмся над адом, который собран, как мозаика из эпизодов человеческой истории — и каждый эпизод сохранён навеки, он не кончается никогда!

— Как тебе? — спрашивает демон. — Это ли не печальное зрелище?

И вдруг я узнаю демона, узнаю человека за его мерзкой и необъятной глазами демонической личиной — о, боже! — это же Эдгар Алан По, — но в кого он превратился?!

— Я был смертным, теперь — демон, — подтверждает он мою догадку. — Я не смог, я устрашился описать всё как есть, когда мне пришло откровение ещё в бытность мою человеком. Но не избежал необходимости выбирать после смерти. Сердце моё не вынесло этих страданий, я предпочёл их сохранить навсегда, всегда помнить, смотреть прямо — лицом к лицу с ужасом — на основы мироздания без всякого дурмана. Довольно! При жизни я искал утешения в опиуме и вине. Но довольно! Я делал это из жизнелюбия, уповая на смерть как на избавление. Но смерть не приносит избавления… Это всё обман, жалкая ложь! И такой лжи, которая мне открылась после смерти, я принять не мог — надо же быть последней падалью! — чтобы забыть всё это, — предать себя! Теперь мои глаза широко открыты и взор не затуманен лекарством.

Страшное потусторонне существо крепче сжало мою руку.

— Теперь и тебе предстоит выбор — знать это всё, или забыться в раю, — а я тебя покидаю… — произнёс демонический По и исчез. Демон обезличился, точнее — в нём проявились тысячи других обезображенных потусторонним ужасом ликов неизвестных мне или неузнанных мной людей, если это были когда-то люди. То, что предстало передо мной и держит меня за руку — теперь это был Легион.

Я все смотрел и ужасался, и страдал от невыносимой боли и унижений, если взгляд мой чересчур задерживался на чём-то одном, а голос — невероятный, сотканный из тысяч голосов — снова воззвал ко мне: «Это ли… о! Это ли не печальное зрелище?» — но прежде чем я нашёлся с ответом, многолико-безликое существо отпустило мою руку, фосфорические светильники погасли, и все могилы были разом завалены, а из них неслись вопли отчаяния, сливаясь в единое стенание, в котором снова отдалось эхом: «Это ли… о боже! Это ли не самое печальное из зрелищ?»

Дольше я потел один и был многими.

Я проговариваю всё, что со этой происходит, что я могу видеть его глазами, если конечно он это наблюдает с помощью глаз.

Отныне происходит всё, что я проговариваю.

. . . . .