АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 4

Третий день мне приходилось держаться на скудной невкусной пище, поэтому я усиленно налегал на сигареты и чтение, поскольку они притупляли чувство голода. В тот вечер я в который раз перечитывал собрание стихов По. «Ленор», «Улялюм», «Аннабель-Ли», многие другие — и, конечно же, мой любимый «Ворон», которого я считал едва ли не лучшим произведением поэта. Время было около восьми часов вечера, солнце уже зашло, и я, при свете свечного огарка — электричество отключили за неуплату пару недель назад — сидел за своим рабочим столом у окна, планируя прочитать ещё несколько стихов, покурить и лечь спать.

Пейзаж за моим окном представлял собой квинтэссенцию тоски поздней осени — сумеречное небо, затянутое облаками причудливой цветовой смеси с тускло мерцающими каплями крови погибшего солнца; пустынный дворик со сломанными лавочками и проржавевшими качелями; расстилавшееся за узкой проезжей частью небольшое поле, укрытое грязно-белым снегом и украшенное редкими штрихами засохшей полыни; кленовая роща за полем, издали в сумерках казавшаяся ощерившимся зверем. И, конечно же, огромный тополь, росший прямо за моим окном, в тёплое время года радовавший меня своим шелестом и зелёной тенью, а теперь лишь усугублявший мою угнетённость.

Порою, отрывая взгляд от книги, я бросал взгляд на этот пейзаж, достойный пера таких певцов декаданса, как Кларк Эштон Смит и Джордж Стерлинг, обводил глазами этот кусок обетованного мира, а затем возвращался к страницам тома, стараясь найти на них нечто, способное дать мне творческий подъём и позволить написать хоть что-нибудь, что я смогу отослать в мало бюджетный журнальчик, получив хоть какую-то прибыль.

Как-то в полночь, в час угрюмый,
полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне…

Не полночь сейчас, но тягостные думы действительно томили меня. О, как же мне был сейчас близок этот стих!

Я — один, на бархат алый — та, кого любил всегда,
Не прильнёт уж никогда.

Ленор… Подобно По, я также грустил о своей возлюбленной, что боле никогда не будет со мною. Нет, она не умерла (да хранит Всевышний моего ангела!) — она более не была моею, хотя чувства мои до сих пор не остыли.

«Никогда».

О, в скольких стихах, рассказах и повестях писал я её образ и свои чувства к ней — не думаю, что и малую долю их она прочла. Я же раз за разом продолжал предавать свои страдания великой целлюлозной страстотерпице, и от этого становилось легче.

Что-то легонько стукнуло в моё окно. Невольно я вздрогнул, и, подняв глаза от книги, бросил на него мимолётный взгляд. Конечно же — на улице поднялся ветер, и ветка тополя скребла своими когтями подоконник.

«Ветер, больше ничего…».

Нет, определённо на сегодня чтений хватит. Мозг, измотанный голодом и размышлениями, начинал совмещать реальность с проекциями подсознания. Поэтому, закрыв книгу, я решил покурить и лечь спать, чтобы наутро продолжить свои изыскания. Я отворил окно, и порыв ветра затушил свечу, разметав по комнате исчирканные листы с неудачными набросками. Не заботясь об их судьбе, я прикурил, сделал затяжку и начал обозревать окрестности.

Несмотря на то, что время было довольно позднее, в небе, казалось, застыли всё те же вечерние сумерки, хотя теперь они налились грозным мраком. Это могло бы удивить меня, не будь я так измотан. Роняя пепел с восьмого этажа безысходности, я задумчиво глядел вдаль, за ощерившуюся рощу, которая под сегодняшним странным небом выглядела особенно зловеще и таинственно. И тут моё внимание неожиданно привлекли тяжёлые взмахи крыльев недалеко от моего окна.

На ветку тополя, на уровне седьмого этажа, опустился крупный ворон. Это вызвало у меня невольную усмешку — слишком уж глубоко прочитанный стих проник в мою реальную жизнь. Я уже подумал вопросить о чём-нибудь вещую птицу, и даже не удивился бы, услышав в ответ рокочущее погребальным органом «NEVERMORE». Однако, отбросив эти глупости, я решил просто понаблюдать за птицей.

Ворон был гораздо крупнее любого из своих сородичей; я бы сказал, чудовищно крупнее. В полумраке он смотрелся чёрным матовым пятном, покачивающимся на тонкой ветке; даже глаза птицы не поблёскивали в тусклом свете запоздалых окон. Ветка, которую гигант избрал в качестве насеста, сильно прогнулась, и я с нетерпением и злорадством ожидал, что она вот-вот сломается. Наконец, это случилось, и, не издав ни звука, ворон свалился вниз; однако его падение было недолгим. Расправив крылья и тяжело взмахивая ими, он устремился ввысь, к таинственному свету сумеречного неба.

В тот момент я отпрянул от окна, охваченный поистине сверхъестественным ужасом.

Ведь то, что минуту назад почтило своим явлением тополь за моим окном, не было не то что вороном, но и какой-либо другой птицей.