Аккорд

Мы пришли на озеро и разделись.

"Господи, и здесь у тебя синяк, и здесь!" – страдала Лина, дотрагиваясь до ребер и до спины, и ее жалость отдавалась во мне неземной музыкой.

Через час явилась вся честн`aя компания. Скрываясь за черными очками и пряча лица, парни, словно побитые псы улеглись на подстилки и притихли. От компании отделились две девицы и сделали Лине знак присоединиться. Лина, улыбаясь, подошла к ним, и те тут же сообщили ей новость. Лицо Лины изменилось в точности так, как я и предполагал. Кинув гневный взгляд в мою сторону, она оттолкнула стоявшую на ее пути подругу и кинулась к парням.

"Вы что делаете, а?! Вы что себе позволяете, а?! Вы что, совсем уже идиоты?!" – кричала она.

Парни отворачивали лица. И тогда она накинулась на жениха.

"Это мой парень, слышишь ты?! Мой! И оставь его в покое, а не то в милицию пожалуюсь!" – сжав кулачки, кричала она.

Я вскочил, подбежал к ней, обнял за плечи и увел, возбужденную, на наше место. Некоторое время она смотрела на меня невидящим взором, затем взгляд ее прояснился, и она зло кинула:

"Пошли отсюда!"

И увела меня на другой конец берега. Когда мы легли, ее возмущение перекинулось на меня:

"А ты почему меня обманул?!"

"Потому что ябедничать некрасиво"– отвечал я.

Она посмотрела на меня со сложной смесью чувств, из которых я бы выделил сострадание и гордость.

"Больно?" – жалостливо гримасничая, осторожно коснулась она сначала скулы, а затем губ.

И тут уж я не оплошал – подхватил ее пальчики и прижал к губам. Рука замерла. Мелкими шажками я спустился на дно ладошки, где притаился запах миндального масла, вдохнул его, выбрался на тонкое запястье, припал к прозрачной коже, под которой жило и дышало Линино сердце и, ощутив проступившее напряжение жилок, несколько раз поцеловал голубоватое сплетение. После чего пошел карабкаться по нехоженому пути, цепляясь за его шелковинки запекшимся обожанием. Пропитанная свежим ветром, мягче мягкого увещевания и глаже гладкого глиссандо, ее рука вел меня к самым вершинам счастья, пока на подступах к локтю не выпорхнула испуганной птицей из силков моих разбитых губ. Мы оба смутились и притихли…

Вопреки ожиданиям дверь в покои ее души открывалась медленно и со скрипом. На обратном пути Лина даже не взяла меня под руку, хотя оснований, по моему мнению, было предостаточно. Одно только громогласное заявление, что я ее парень чего стоит! Она заставила меня рассказать, как все произошло. И дело было не в охающей жалости, а в предстоящей схватке с матерью, которой о драке обязательно донесут, да еще в извращенном виде. Так оно и случилось.

"Да он настоящий бандит!" – кричала мать.

"Это они на него напали, а он их победил!" – кричала в ответ Лина.

"Я запрещаю ему появляться у нас!" – кричала мать.

"А я все равно буду с ним встречаться!" – строптиво огрызалась Лина.

Я перестал заходить к ней в дом, и мы, встречаясь в условленном месте, шли на озеро, либо, если не позволяла погода, гуляли в окрестностях. На крик матери, почему она продолжает со мной встречаться, Лина резонно отвечала:

"В доме у нас он не появляется, а запретить ему приезжать в Немчиновку я не могу"

И вот что странно: несмотря на ее громогласное заявление и мои близкие отношения с ее запястьем, наше тактильное знакомство так и не продолжилось, если не считать того, что она научилась подставлять щеку. Когда осенью после нашего первого поцелуя я спросил, почему она не хотела целоваться раньше, она легкомысленно бросила:

"Но ведь ты же не просил!"

Что значит, не просил?! Выходит, мои глаза разучились умолять? Впрочем, что ждать от той, что целуя одного, думает о другом…

Семнадцатого июля я внушительным букетом белых роз поздравил ее с днем рождения, а в начале августа она уехала с родителями на юг и обрекла меня на покорное ожидание, вынести которое я мог, только впав в трехнедельное летаргическое безволие. Своим круглосуточным бдением мука эта была полной противоположностью тому живому и бодрому позвякиванию нервов, которое до этого скрашивало мои вечера и подогревало утреннее предвкушение встречи. В таком угнетенном состоянии я пребывал до того самого дня, когда за неделю до сентября в моей квартире раздался звонок и веселый, смуглый голос сообщил:

"Привет! Я приехала!"

Мы тут же встретились, и я по достоинству оценил густой шоколадный оттенок, который южное солнце добавило в ее золотистый московский загар. Судя по беглому очерку, главное ее занятие в санатории, утомительное и несносное, состояло в том, чтобы отклонять назойливые знаки внимания отдыхавших там мужчин.

Через неделю я принялся за диплом, а у нее начался четвертый курс.

5