Аккорд

В тот день случилось небывалое: мы отправились на озеро, и меня демонстративно, как я сейчас понимаю, взяли под руку. Я шел, не чуя под собой ног (какой там шел – плыл, чтобы избавить ее руку от монотонных потряхиваний!), и чувствовал на сгибе оголенного локтя нечто воздушное и неосязаемое. На озере обнаружилась женихова компания, которая встретила наше рукосплетение зловещим молчанием. Выбрав видное место на независимом от них расстоянии, Лина разделась и легла, едва не касаясь меня гладким локотком, после чего принялась громко и вызывающе дразнить компанию, обращаясь ко мне с доверительным и задушевным видом, облокачиваясь и надвигаясь на меня лицом до гулкосердечной близости, до гипнотической оторопи, до соблазнительных черточек на губах, до квантов возбуждения из пульсирующих зрачков. Смущенный чудесной переменой, я косился на ее точеные бедра и представлял, как однажды взберусь на них, как на Эверест моих желаний и брошусь оттуда вниз головой. Если бы меня заставили играть в ассоциации, я бы на вопрос "Линины бедра" ответил: "Плодородие". Я хотел, чтобы именно из них явился на свет мой ребенок.

Когда мы встали, чтобы идти купаться, она остановила меня, велела подставить спину и у всех на виду смахнула с нее приставшие к ней травинки. Дадим же ей договорить:

"Можно сказать, мое чувство к тебе родилось в борьбе с матерью. И вот иногда я думаю: а если моя любовь не настоящая? Может ли быть настоящей любовь, которая родилась из вредности, как ты думаешь?"

4

После этого я был у нее во вторник, и все – дед, бабушка и Лина были со мной добры, а Лина добрее всех. Нет, нет, до поцелуев дело не дошло, хотя, принимая во внимание скрытое от меня противостояние, самым эффектным ударом по позиции матери был бы поцелуй на виду всего пляжа. А в среду случилось вот что.

Обласканный ее крепнущим вниманием, я задержался у нее дольше обычного. Было около десяти вечера, когда я собрался уходить. Ссылаясь на поздний час, я уговорил Лину не провожать меня и с гимнами в сердце тронулся в путь. Тихой неширокой улицей, мимо покосившихся заборов и притихших садов с закатной позолотой на сосновых куполах, я уходил все дальше. Уже память кинулась анализировать прошедший день, и надежда занялась своим обычным делом – обманом, еще улыбка (точная копия ее прощальной улыбки) не сошла с моего лица, а впереди меня уже поджидали три молодца – жених и двое его подручных. Стояли поперек моего пути и сходить с него не собирались. Я сближался с ними, прикидывая, поздороваться или нет. Важнее, однако, было то, что поздороваться хотели они.

"Ну, здорово, фраерок! – выступил вперед жених. – Ты што здесь делаешь? Заблудился, што ли?"

Я молчал и разглядывал тех, кого до этого видел лишь издали. Крепким из них был только один – вот его-то и надо валить в первую очередь. Да, двое других будут в это время бить меня куда получится, но главное – этот увалень. Думаю, лично он против меня ничего не имеет, а потому драться будет без фанатизма. Подписался, видать, по дружбе, чудак. Конечно, если дело дойдет до крови, он оживится. А значит, надо валить его раньше.

Драться меня никто и никогда не учил, но все мои враги и друзья признавали, что со мной лучше не связываться. С первым же ударом я впадал в холодную ярость, которая не пропускала боль и не отпускала до тех пор, пока я не втаптывал врага в землю. От него, поверженного, меня буквально оттаскивали.

"А может, это ты здесь лишний?" – кинул я сумку на зеленую обочину.

"Ну тогда извини!" – не стал тратить время жених на мушкетерские галантности, после чего произошла короткая, злая и молчаливая потасовка.

Я бил увальня в уязвимые места, терпеливо поджидая, когда он рухнет. От ударов двух других я лишь отмахивался. Наконец гигант рухнул, и тогда я двумя железобетонными ударами разделался со вторым. Остался жених. Он стоял передо мной, запыхавшийся и растрепанный, в жалком подобии боксерской позы.

"Ну что, сучонок, кто тут из нас заблудился?" – процедил я, наслаждаясь превосходством.

Сжав зубы, жених молча и злобно смотрел на меня. В стороне ворочались его друзья, и я, уклонившись от его кулака, коротко и увесисто отпустил ему грехи – врезал в левую скулу. Пусть походит с индульгенцией-синяком. Жених упал, а я подобрал сумку, достал платок и пошел подсчитывать убытки. Как выяснилось, к ним относились ноющий затылок, звенящее ухо, стонущие ребра, ссадина на скуле, разбитые губы и сбитые костяшки пальцев. Бывало и хуже.

В четверг я, как ни в чем не бывало, предстал пред ясными очами дамы моего сердца.

"Где это ты так?" – глянули на меня с серым испугом ее огромные глаза.

"А, ерунда! С хулиганами поспорил…" – отмахнулся я.

Лина с уважительным изумлением посмотрела на меня. По дороге на озеро она попыталась выяснить, где и как это произошло, и я отвечал, что все случилось в Подольске, куда я добрался заполночь. Два незнакомых хулигана попросили закурить. Видимо, не знали, что я не курю. Совсем молодежь распустилась. Мы в наше время так себя не вели. Пришлось преподать им урок хороших манер – неделю точно будут помнить.