Адвокат с Лычаковской

К тому же средств даже на дешевый билет не было. Заложить в ломбарде тоже ничего не получится, несессер — чуть не единственная его ценность. Поэтому Клим не спешил уходить от полицейского здания, прохаживался по каменному тротуару и покачивал упакованным саквояжем. Ему просто некуда было идти. И никаких мыслей по этому поводу в голову не приходило.

— Молодой человек! — послышалось сзади.

Звал Шацкий. В отличие от Клима, он светился от удовольствия и в то же время выглядел озабоченным, сосредоточенным и суетливым. Когда приблизился, Кошевой заметил то, чего не разглядел в плохо освещенной камере: из ушей и ноздрей Йозефа торчали неаккуратными пучками кустики волос. А брови были густыми, что вкупе делало нового знакомого похожим на лесное создание из сказок, которое очистилось от листьев и мха, надело потрепанный городской костюм и шляпу.

— Вас выпустили, пане Шацкий?

— Еще лучше, пане Кошевой, — меня оправдали!

— Но, насколько я понимаю, вас ни в чем официально не обвиняли, чтобы эти обвинения снять.

— Перед Шацким извинились! — торжественно заявил тот, расправив плечи и выпятив колесом тощую грудь. — Я требовал, чтобы они написали на гербовой бумаге, что не имеют доказательств проведения мной подпольных абортов! Я покажу это моей Эстер. Потому что она уже знает, за что меня задержала полиция на глазах у всех Кракидалов! Сейчас это главная новость, и я подкину им всем разговоров еще на день!

— Как это?

— А так! Сейчас жиды Кракидалов, если не все жиды Львова, обсуждают низость вашего покорного слуги. Женщины жалеют мою Эстер и наших детей, у которых, оказывается, такой бессовестный отец. Теперь же те же самые евреи начнут вслух думать, кто бы это мог наклепать на Шацкого, смешивая его честное имя с наигрязнейшей в городе грязью! Куда и денется скука, это я вам говорю!

— И вам выдали бумагу?

— Попробовали бы не выдать! — Йозеф хотел вытащить спасительный документ из кармана и похвастаться, но в последний момент передумал, лишь похлопал себя ладонью по тому месту, где в пиджаке был внутренний карман. — Я, извиняюсь, знаю свои права! Можете поздравить!

Клим протянул Шацкому руку, которую тот крепко схватил, пожал и сильно тряхнул. Собрался еще что-то сказать — и замер, так и не выпуская руку. Перехватив его взгляд, Кошевой увидел Магду Богданович.

Дверь молодой женщине открыл самолично дебелый грубый усач в форменном мундире. Высокий чин, не иначе. Полицейский при входе вытянулся, взял под козырек, и Магда качнула веером в его сторону, давая понять — заметила и оценила. Тут же подоспел открытый фаэтон. Пока пани Богданович, опираясь на любезно протянутую руку спутника, садилась в коляску, из помещения вышел следователь Ольшанский, для чего-то показав полицейскому сжатый кулак. Магда уже села, усач приложился губами к затянутой перчаткой женской кисти, Ольшанский раскланялся, даже шаркнул ногой, причем получилось у него довольно изящно. Кучер дернул вожжами, фаэтон тронулся, пассажирка кивнула полицейским чиновникам на прощание.

Дождавшись, пока гостья исчезнет за ближайшим углом, грубый, с виду — старший над Ольшанским, покосился в сторону Кошевого. Со своего места Клим заметил: взгляд неприязненный. Что имел высокий полицейский начальник против него лично, молодой адвокат не понял. Между тем усач, буркнув что-то следователю, вернулся в помещение, уже не глядя на Клима.

— Пан Понятовский, — проговорил Шацкий.

— Кто это?

— Томаш Понятовский. Начальник департамента криминальной полиции, — охотно пояснил Йозеф. — Но если бы тут, прошу пана, было в этот момент другое полицейское руководство, пани Магду провожали бы так же торжественно. С ней здоровается сам президент города. А полиция считается, независимо от департамента. И что полиция, пане Кошевой! Пани Богданович целует ручку большая половина депутатов сейма!

— У нее влиятельный муж?

Ответить Шацкий не успел — к ним самим приближался следователь, ослабляя на ходу галстук. Йозеф сложил вместе указательный и средний пальцы, приложил к краю шляпы, отвесив легкий поклон.

— Мое почтение, пане Ольшанский! Как ваш второй коренной снизу?

— Оставьте нас на минутку, господин Шацкий, — процедил тот, игнорируя его слова.

Когда лекарь послушно отошел подальше, следователь встал перед Климом, заложив согнутые большие пальцы обеих рук в боковые кармашки жилетки. От этого его сухая фигура стала еще больше напоминать большого сверчка. Глядя прямо в глаза Кошевому сквозь круглые стекла очков, Ольшанский заговорил тоном, который не предусматривал разговор. Так зачитывают распоряжение, обязательное для выполнения.