Адвокат с Лычаковской

Переносица была такой тонкой, что перепонка очков удерживалась на нем очень плохо, постоянно скользила, и Ольшанский регулярно поправлял их указательным пальцем. Когда дужка продвигалась вниз, следователю приходилось смотреть на мир поверх очков, от чего взгляд его становился подозрительным.

По крайней мере так казалось Кошевому всякий раз.

И он напрягался: вдруг с языка невольно слетело что-то, способное навредить.

— Значит, говорите, хорошо знали пана адвоката Сойку?

— У него была практика в Киеве. Он старше… был старше меня. Не на много, на пять лет, но все равно опыта больше. Да и имя уже было, в нужных кругах его знали. Я тогда как раз закончил университет, Евгений Павлович взял меня в помощники.

— Евгений Павлович, — повторил следователь. — У нас не говорят по отцу, когда вспоминают человека, — пояснил следователь. — Русины разве время от времени так обращаются. Или москвофилы.

— Кто?

— Имеем такое сообщество. Еще узнаете… или нет. Но в целом отчество тут не распространенная практика. Объясняю, потому что как надумаете конспирироваться, имейте себе в виду.

— Для чего мне конспирироваться? — пожал плечами Кошевой. — Я уже вышел из того возраста, когда играют в шпионов.

— А книжки читаете подобные, — пан Ольшанский кивнул на саквояж Клима, который стоял на широкой лавке в углу, вскрытый и выпотрошенный. — О шпионах, между прочим, уместно вспомнили. Тут, во Львове, такие разговоры давно уже, увы, не пустые.

— Вы считаете меня шпионом? Российским?

— Если бы так было, пане Кошевой, вами бы занималась контрразведка. Просто знайте: всякий, кто пересекает Збруч, может, — следователь поднял длинный худой палец с маникюром, — повторяю, может быть российским шпионом. Сейчас международное положение… Да вы, наверное, знаете, читаете прессу. К тому же именно из Российской империи в последнее время сюда, к нам, перебираются различные подрывные элементы.

— Почему вы заговорили со мной об этом?

— Потому что вас, извиняюсь, застали на квартире пана Геника Сойки.

— Подождите. — Кошевой подался немного вперед. — Меня никто нигде не застал. Наоборот, это я застал пана Сойку, своего товарища, мертвым в закрытом помещении. Поэтому есть аж двое свидетелей, с домовладельцем — трое. Вместо того чтобы расспросить на месте, как положено, или взять объяснение в полицейском участке, меня запирают в камеру. Будто действительно подозревают в убийстве.

Следователь взглянул на Клима поверх очков.

Потом привычным жестом примостил их на носу, откинулся на высокую спинку стула.

Помолчав, встал, обошел стол и встал напротив Кошевого, скрестив руки на груди.

Теперь он смотрел на собеседника сверху, от чего тому сделалось неуютно, и Клим тоже встал, чтобы хоть так держаться с паном Ольшанским на равных.

— Я недаром заговорил о шпионах, пане Кошевой. Вас задержали не за то, что вы первым увидели тело адвоката Сойки. Вы приехали к нему из-за границы. Вы — подданный русского царя, если просто сейчас не захотите это подданство поменять. Конечно, вы не должны были знать: всякую связь пана Сойки с российскими подданными с недавних пор велено брать на отдельную заметку. Такое указание разослано по всему полицейскому управлению.

— Ничего не понимаю, — честно признался Клим.

— Покойный пан адвокат в последнее время поддерживал весьма подозрительные связи. Изучать их и проверять не входит в нашу компетенцию, — пояснил Ольшанский. — То есть, если уж быть совсем точным в определениях, политическая полиция обнаружила контакты своих здешних подопечных с паном Сойкою. За ним специально не следили. Но в поле зрения полиции он попал за свою неразборчивость в отношениях. Которая, между прочим, за ним водилась давно. Вы знали его по Киеву. Скажите, раньше он тоже имел сомнительную клиентуру?

— Мы с вами юристы, — ответил Кошевой и, увидев, как брови следователя удивленно поднялись вверх, быстро растолковал: — Я тоже адвокат, вы — следователь, оба юристы. Изучали право в разное время, в разных местах, но право есть право.

— Для чего вы, прошу пана, мне это сейчас сказали?

— Криминальная полиция имеет дело в основном не с лучшими членами общества. Может, вы бы хотели, чтобы служебный долг требовал от вас слушать поэзию или каждый вечер бывать в опере, — Клим ощутил, как медленно распаляется, глаз дернулся сильнее. — Однако вам в этот кабинет приводят тех, кто совершил преступление или что-то знает о совершенном преступлении. Итак, народ подозрительный, как ни крути, согласны?

Следователь потер переносицу, подтолкнув при этом очки.

— Интересный подход. Оригинальное толкование. Странно, вы правы. Только что хотите доказать, кроме правоты?

— Адвокаты, пане Ольшанский, в основном так же не вольны выбирать круг профессионального общения. Прокурор обвиняет. Адвокат защищает. Для нас обоих человек — либо преступник, либо просто имеет сомнительную репутацию. Пока, конечно, защита не приложила должных усилий, чтобы доказать обратное. Поэтому с точки зрения полицейского, клиентура любого адвоката всегда сомнительна. Разве не так?