Адриан

Адриан получил письмо из ставки Траяна за четыре дня до августовских ид (11 августа). Понимая значение этой счастливой вести, он немедленно приказал праздновать «день рождения» своего усыновления[240]. Ещё через два дня пришло известие о кончине Траяна. Теперь уже Адриан решил праздновать день рождения своей власти[241]. Легионы, находившиеся на востоке, немедленно поддержали нового императора. Ведь формально легитимное усыновление делало его преемником Марка Ульпия Траяна совершенно естественно. Слово легионов значило много. Мы помним, что для парфянского похода в восточных провинциях Империи была сосредоточена половина всей римской армии — 15 легионов из 30. Так восточные легионы обеспечили переход высшей власти Адриану, подобно тому, как за 48 лет до этого Веспасиану[242]. Только без гражданской войны. Сам Траян, как мы помним, до прихода к власти опирался на верхнегерманские легионы на Западе. И тоже пришёл к власти благодаря усыновлению его правящим императором Нервой, и также без намёка на возможную гражданскую войну.

Что ж, пусть «довольно тёмная интрига, руководимая, кажется, Плотиной и Матидией, вручила в этих критических обстоятельствах империю Адриану»[243]. Но, как справедливо отмечал великий историк раннего христианства, «выбор оказался очень хороший. Адриан был человеком сомнительной нравственности, но великий государь. Остроумный, понятливый, любознательный, он обладал большей широтой ума, чем кто-либо из Цезарей»[244]. С этим трудно не согласиться. Ведь Адриан в правление Траяна приобрёл немалый опыт административной работы и в больших войнах поучаствовал. Короче, «Адриан был умён, образован и сочетал в себе качества хорошего воина с талантом администратора»[245]. Что особенно важно и что сразу же проявилось, так это авторитет Адриана в армии. Ведь в полутора десятках легионов ни на минуту не усомнились в необходимости признать Адриана императором[246].

Элий Спартиан писал:

«Достигнув власти, Адриан стал следовать древнему образу действия и направил свои усилия к тому, чтобы установить мир по всему кругу земель. Ведь не только отпали те народы, которые покорил Траян, но и производили нападение мавры, шли войной сарматы, нельзя было удержать под римской властью британцев, был охвачен мятежами Египет, наконец, проявляли непокорный дух Ливия и Палестина»[247].

Вести со всех концов Римской империи приходили, как мы видим, удручающие, одна хуже другой. Проблемы с воинственными маврами на западной оконечности африканских владений, нападения сарматов на дунайские и новые дакийские рубежи, возможное возмущение гордых бриттов, никак не желающих смириться с римским владычеством. И это вдобавок к кровавым мятежам иудеев в Египте, Киренаике, на Кипре, извечно непокорный дух в Иудее… при этом очевидный провал парфянского похода и бесславный уход легионов из Месопотамии и Армении… «Наилучший принцепс» оставлял преемнику (пусть и не им избранному!) едва ли не наихудшее наследство. И на Востоке ничего не добился, и переброска стольких легионов с запада в надежде завоевать Парфию только ослабила там безопасность римских рубежей, не даровав Риму уже объявленных трёх новых провинций: Армении, Ассирии и Месопотамии и уж тем более «завоёванной Парфии». Последняя надпись выглядела теперь просто издевательской насмешкой над действительными реалиями конца парфянского похода. В таком положении Адриану неизбежно надо было «следовать древнему образу действия»[248]. Здесь, разумеется, за примером не надо было далеко ходить: в Риме хорошо была известна памятная записка Августа, незадолго до смерти им составленная[249]. В ней он собственноручно помимо ряда важнейших сведений о положении в державе присовокупил совет «держаться в границах Империи»[250].

Так что примерная программа действий начала своего правления была Адриану ясна. Но прежде всего он решил и формально узаконить уже дарованную ему «усыновлением» и, главное, волею легионов власть. Адриан обратился к сенату римского народа с тщательно продуманным письмом[251]. В нём он приносил собранию «извинения, дабы patres conscripti — отцы, внесённые в списки» — не усомнились в том, что их новый принцепс искренне скорбит, поскольку не дал сенату высказать суждение по поводу перехода к нему императорской власти[252]. Причиной спешки воинов, его владыкой Рима немедленно провозгласивших, он справедливо называл важнейшее обстоятельство: «государство не могло оставаться без императора»[253]. Теперь Адриан просил сенаторов утвердить его власть официально и одновременно запретил, что было нарушением обычной практики, назначать ему какие-либо почести ни теперь, ни впредь, «если только он сам когда-нибудь об этом не попросит»[254].