Ада, или Отрада

Ван и Ада посмотрели картину девять раз на семи языках и в конце концов приобрели копию для домашнего просмотра. Они нашли, что исторический фон беспорядочен до нелепости, и решили привлечь Витри к судебному разбирательству – не за кражу идеи «П.С.Т.», а за искажение политической жизни Терры, которую Ван воссоздал с такой тщательностью и искусством по экстрасенсорным источникам и маниакальным сновидениям. Но прошло уже пятьдесят лет, повесть не была защищена авторским правом, да и не мог Ван доказать, что «Вольтеманд» – это его псевдоним. Репортеры, впрочем, разнюхали его авторство, и Ван великодушно позволил им раструбить об этом на весь мир.

Исключительному успеху картины способствовали три обстоятельства. Одно из них – попытка официальных церковных кругов, озабоченных популярностью Терры у падких до сенсаций секстантов, ее запретить. Кроме того, привлекала внимание короткая сцена, которую хитрый Витри решил не вырезать: в ретроспективном эпизоде, переносящем действие к революционным событиям старой Франции, незадачливый статист, исполнявший роль одного из подручных палача, так неловко пристраивал под гильотину комедийного актера Стеллера, игравшего брыкливого короля, что сам случайно лишился головы. Наконец, третьей, даже еще более простительной причиной было то, что прелестная героиня, норвежка Гедда Витри, раздразнив зрителей короткими юбочками и соблазнительными лоскутьями в экзистенциальных эпизодах, вышла из своей капсулы на Антитерре в чем мать родила, хотя, конечно, совсем крошечная, миллиметр сводящей с ума женственности, танцующей в «зачарованном кругу микроскопа», как похотливая фея, и при некоторых позах показывающей, чорт меня подери, искорки лобкового пушка, посыпанного золотистой пудрой!

П.С.Т.-куколки, П.С.Т.-брелоки из кораллов и слоновой кости заполонили прилавки сувенирных лавок от Агонии в Патагонии и до Ринкл-боллз в Ла Бра-д’Оре. Возникли клубы П.С.Т. Миниатюрные П.С.Т.-девицы семенили с мини-меню из придорожных закусочных, выстроенных в форме космических кораблей. Из горы писем, выросшей на письменном столе Вана за несколько лет мировой славы, следовало, что тысячи более или менее неуравновешенных людей верят (настолько сильным было визуальное воздействие фильма Витри – Вина) в тайное, сокрытое правительством тождество Терры и Антитерры. Реальность Демонии выродилась во второстепенную иллюзию. Собственно, мы уже прошли через все это. Политики, прозванные Старой Шляпой и Дядей Джо в забытых комиксах, существовали на самом деле. Тропические страны приводили на ум не только Заповедники Дикой Природы, но и голод, и смерть, и невежество, и шаманов, и агентов далекого Атомска. Наш мир в самом деле был миром середины XX века. Терра оправилась, вынеся и дыбу, и костер, и разных извергов и подонков, которых неизменно порождает Германия, воплощая свои мечты о славе. Русских крестьян и поэтов не вывезли в Эстотиландию и на Бесплодные Земли когда-то давным-давно, – они умирали сегодня, сейчас, в рабских лагерях Татарии. Даже правителем Франции был не Чарли Чуз, учтивый племянник лорда Гоуля, а вспыльчивый французский генерал.

6

Нирвана, Невада, Ваниада. Кстати, следует ли упомянуть, Ада моя, что лишь в самую последнюю мою встречу с бедной манекеновой мамой, вскоре после моего преждевременного – я имею в виду предупредительного – кошмара с «Вы можете, сударь», она прибегла к mon petit nom, Ваня, Ванюша, – чего никогда раньше не делала, и это прозвучало так странно, так неж… (голос осекается, позвякивают радиаторы отопления).

«Манекеновая мама. (Смеется.) У ангелов тоже есть метлы, чтобы выметать из души ужасные образы. Моя чернокожая нянька была в швейцарских кружевах с белыми причудами».

Кусок льда вдруг загромыхал по водосточной трубе: убитый горем сталактит.

В их общей памяти была записана и воспроизведена их ранняя озабоченность странной идеей смерти. Следующий диалог было бы приятно разыграть на зеленом подвижном фоне одной из наших ардисовских декораций. Разговор о «двойном ручательстве» в вечности. Начни чуть заранее.

«Я знаю, что в Нирване есть Ван. Я буду с ним в глубине моего ада», сказала Ада.

«Верно, верно» (здесь птичий щебет и кивающие ветви и еще то, что ты называла «сгустками золота»).

«Как любовникам и брату с сестрой, – воскликнула она, – нам выпал двойной шанс быть вместе в вечности, в террости. Четыре пары глаз в парадизе!»

«Отлично, отлично», сказал Ван.

Что-то в этом роде. Одна серьезная трудность. Странное миражное мерцание, олицетворяющее смерть, не должно появляться в хронике слишком рано, и все же оно должно пронизывать первые любовные сцены. Трудно, но преодолимо (я могу сделать что угодно, я могу отплясывать танго и чечетку на своих чудесных руках). К слову, кто умирает первым?

Ада. Ван. Ада. Ваниада. Никто. Каждый надеялся уйти первым, чтобы уступить другому более долгую жизнь, и каждый хотел уйти последним, чтобы избавить другого от боли или тревог вдовства. Ты бы мог жениться на Виолетте.