Ада, или Отрада

Не пора ли принять морфину? Нет, еще рано. Время-и-боль не было упомянуто в «Текстуре». А жаль, поскольку в боли содержится элемент чистого времени, в вязкой, плотной, сплошной длительности того состояния, при котором больше-не-можешь-терпеть; это уже не серая кисея, а душный войлок – вой, кол, ох, не могу ждать, кликну Лагосса.

Ван нашел его за чтением в безмятежном саду. Доктор последовал за Адой в дом. На протяжении целого лета страданий Вины верили (или убеждали друг друга), что это была только легкая невралгия.

Легкая? Великан с искаженным натугой лицом, сжимающий и вращающий орудие пытки. Довольно унизительно, что физическая боль делает кое-кого в высшей степени равнодушным к таким нравственным проблемам, как судьба Люсетты, и довольно забавно, если это подходящее слово, отметить, что и в такие ужасные моменты кое-кого продолжают волновать вопросы стиля. Швейцарский врач, которого они посвятили во все подробности (и который, как оказалось, знавал в медицинской школе племянника д-ра Лапинера), проявил глубокий интерес к почти завершенной, но лишь частично исправленной книге, и шутливо заявил, что не одного или нескольких человек, а le bouquin он желал бы видеть guéri de tous ces accrocs, пока не стало слишком поздно. Но было уже поздно. То, что, по общему мнению, должно было стать высшим достижением Виолетты, идеально чистым, отпечатанным на особой аттической бумаге особым курсивным шрифтом (улучшенная версия Ванова почерка), с мастер-копией, переплетенной к девяностосемилетию автора в пурпурную телячью кожу, было немедленно ввергнуто в очередную геенну правки красными чернилами и синим карандашом. Можно даже предположить, что если бы наша истощенная временем, лежащая плашмя пара когда-нибудь решила умереть, она бы умерла, так сказать, в саму завершенную книгу, в Эдем или Аид, в прозу этой книги или в поэзию ее рекламной аннотации.

Их недавно построенный замок в Эксе был вставлен в хрустальную зиму. В последнем выпуске «Who’s Who» список его главных сочинений в силу какой-то странной ошибки содержал название труда, которого он не написал, хотя и сделал две-три пытки, изведя немало сил и чернил: «Беспамятство и Бессознательное». А теперь ни о какой попытке нельзя было и мечтать – все свои страдания он посвящал завершению «Ады». «Quel livre, mon Dieu, mon Dieu!», воскликнул д-р <профессор. Ред.> Лагосс, взвешивая на руках мастер-копию, которую плоские бледные родители будущих Детей в буром Лесу, тонкая книжка в детской Ардис-Холла, больше не могли поддерживать на таинственной первой картинке: двое в одной постели.

Ардис-Холл – Сады и Услады Ардиса – вот лейтмотив, пронизывающий «Аду», обширную и восхитительную хронику, большая часть которой протекает в яркой, как мечта, Америке – ибо не схожи ли наши детские воспоминания с идущими в Винланд каравеллами, праздно окруженными белыми птицами грез? Главный герой – д-р Ван Вин, отпрыск одного из наших самых известных и богатых семейств, сын барона «Демона» Вина, этой незабвенной фигуры Манхэттена и Рино. Закат удивительной эпохи совпал с не менее удивительным детством Вана. Ничто в мировой литературе, исключая, быть может, воспоминания графа Толстого, не сравнится с чистейшей радостью и аркадской невинностью «ардисовской» части этой книги. В баснословном поместье его дядюшки, коллекционера произведений искусства Данилы Вина, чередой увлекательных сцен развивается пылкий отроческий роман между Ваном и хорошенькой Адой, этой воистину неординарной gamine, дочерью Марины, страстно увлеченной театром жены Данилы. С первых же страниц возникает подозрение, что их отношения – не просто опасный cousinage, но нечто такое, что запрещено законом.

Несмотря на множество сюжетных и психологических хитросплетений, повествование продвигается стремительно. Не успеваем мы перевести дух и спокойно освоиться в новой обстановке, в которую нас занесло, так сказать, волшебным ковром-самолетом автора, как уже другая очаровательная девчушка, младшая дочь Марины Люсетта Вин, смертельно влюбляется в Вана, неотразимого повесу. Ее трагическая судьба составляет одну из главных линий этой восхитительной книги.

Все прочее в истории Вана откровенно и красочно вращается вокруг его долгой любовной связи с Адой. Она прерывается ее браком с аризонским скотопромышленником, чей легендарный пращур открыл нашу страну. После смерти ее мужа наши любовники воссоединяются. Они коротают остаток дней, путешествуя вместе по свету и останавливаясь на виллах, одна прекраснее другой, воздвигнутых Ваном по всему Западному полушарию.

Украшением хроники не в последнюю очередь служит изысканность живописных деталей: решетчатая галерея; расписной потолок; прелестная игрушка, прибитая к берегу среди незабудок ручья; бабочки и орхидеи-бабочки на полях романа; туманный пейзаж, открывающийся с мраморных ступеней; лань в родовом парке, обращенная к нам головой, и еще многое, многое другое.

Вивиан Дамор-Блок Примечания к «Аде»

Часть первая