Ада, или Отрада

Она цитировала Киплинга, ту строчку, с которой Ада, случалось, обращалась к Даку. Он огляделся в поисках соломинки прокрустовой прокрастинации.

«Пожалуйста, – сказала Люсетта, – я устала ходить, я слаба, меня лихорадит, я ненавижу штормы, давай уже пойдем в постель!»

«Эй, смотри-ка! – воскликнул он, указывая на афишу. – Здесь показывают нечто под названием “Последняя интрижка Дон Жуана”. Предварительный показ и только для взрослых. Прогрессивный “Тобаков”!»

«Это будет неденатурированная скука», сказала Люси (Школа Houssaie, 1890), но он уже отвел драпировку и вошел в зал.

Они попали к началу короткой вступительной картины о гренландском круизе, с бурными морями в преувеличенно-ярких цветах техниколора; не слишком занимательный сюжет, если учесть, что их «Тобаков» не собирался заходить в Годхавн, а кроме того, сам кинозал качался в ритме, противоположном кобальтово-изумрудным хлябям на экране. Не удивительно, что в зале было «эмптовато», как заметила Люсетта, присовокупив, что Робинзоны просто спасли ей жизнь, снабдив накануне полной трубочкой пилюль «Упокой».

«Хочешь попробовать? Кто штучку одну принимает, тот ношу на день забывает. Игра слов. Их можно жевать, они сладкие».

«Название – закачаешься. Нет, спасибо, сладкая моя. К тому же у тебя осталось всего пять».

«Не беспокойся, я все спланировала. Возможно, впереди меньше пяти дней».

«На самом деле больше, но это не важно. Наши измерения времени лишены смысла; самые точные часы это всего лишь анекдот; когда-нибудь прочитаешь об этом, тебе нужно просто подождать».

«Может быть, и нет. То есть, возможно, у меня не хватит терпения. Я хочу сказать, что служанка Леонардо так и не смогла закончить чтение его ладони. Я могу уснуть до того, как прочитаю твою новую книгу».

«Легенда из курса истории искусств», сказал Ван.

«Судя по музыке, это последний айсберг. Идем, Ван! Или ты правда хочешь увидеть Гуля в роли Гуана?»

В темноте она коснулась губами его щеки, взяла его руку, поцеловала костяшки пальцев, и он вдруг подумал: в конце концов, почему бы и нет? Сегодня? Сегодня.

Он наслаждался ее нетерпением, идиот позволил себе распалиться из-за этого нетерпения, кретин шепнул ей, усиливая свободное, новое, абрикосовое пламя предвкушения:

«Если будешь хорошей девочкой, мы выпьем в моей гостиной в полночь».

И тут начался фильм. В трех главных ролях – смертельно-бледного Дон Жуана, пузатого Лепорелло на осле и не столь уж неотразимой, заметно сорокалетней Донны Анны – были заняты первоклассные актеры, силуэты которых проходили в кадрах «двойной экспозиции» или, как их еще называют, в «полупрозрачных планах» короткого вступления. Вопреки ожиданиям, картина оказалась довольно удачной.

По пути в отдаленный замок, в котором капризная дама, овдовевшая из-за его меча, наконец обещала ему долгую ночь любви в своей непорочной и холодной спальне, стареющий распутник, лелея свою мужскую силу, отвергает авансы череды грудастых красоток. Гитана предрекает мрачному кавалеру, что еще до прибытия в замок он поддастся чарам ее сестры Долорес, танцовщицы (позаимствованной из новеллы Осберха, как должен был доказать последовавший судебный процесс). Она предсказала кое-что и Вану, поскольку еще до того, как Долорес вышла из циркового шатра, чтобы напоить лошадь Жуана, Ван знал, кем она окажется.

В волшебных лучах проекционного аппарата, в контролируемой галлюцинации балериновой грации, десять лет ее жизни сошли, как пелена, и она вновь предстала перед ним той самой стройной трусишкой, qui n’en porte pas (как он однажды пошутил, чтобы досадить ее гувернантке неверным переводом вымышленного француза): памятный пустяк, вторгшийся в озноб его нынешних чувств с раздражающей глупостью невинного незнакомца, спрашивающего у поглощенного своим зрелищем вуайериста дорогу в лабиринте убогих переулков.

Люсетта узнала Аду спустя три или четыре секунды и сразу сжала его запястье:

«Ох, это ужасно! Это должно было произойти. Это же она! Уйдем, прошу тебя, уйдем! Тебе не следует видеть, как она унижает себя. А какой отвратительный грим! И каждый жест ребячливый и неверный —»

«Всего одну минуту», сказал Ван.

Отвратительный? Неверный? Она была само очарование, она казалась и чужой, и до боли знакомой. Благодаря какой-то невиданной удаче искусства, какому-то волшебству случая, те несколько коротких сцен с ее участием образовали идеальный компендиум ее обликов 1884, 1888 и 1892 годов.

Гитана склоняет голову над живым столом, образованным услужливой спиной Лепорелло, чтобы начертить на клочке пергамента грубую карту пути к замку. Сквозь длинные черные волосы, разделенные движением ее плеча, белеет ее шея. Она уже больше не Долорес какого-то другого мужчины, она маленькая девочка, обмакивающая акварельную кисть в краску Вановой крови, и замок Донны Анны больше не замок, а болотный цветок.