Ада, или Отрада

«Это очень умное замечание, лапочка, если не считать того, что время само по себе неподвижно и неизменно».

«Да, это неизменно я сижу у тебя на коленях, а дорога скользит мимо. Дороги движутся?»

«Дороги движутся».

Допив чай, Люсетта спохватилась, что ее ждет парикмахер, и поспешила уйти. Ван стянул свитер и некоторое время сидел в задумчивости, теребя украшенный зелеными камнями плоский портсигар с пятью папиросами «Розовые лепестки» и пытаясь насладиться теплом платинового солнца в его ауре «цветного фильма», но преуспел лишь в раздувании – с каждым содроганием и вздыманием судна – неумолимого пламени губительного соблазна.

Мгновение спустя, как если бы она шпионила за его одиночеством, та самая пава появилась вновь, на сей раз с извинениями.

Воспитанный Ван, вскочив на ноги и подняв на лоб очки, начал извинятся в ответ (за то, что невольно ввел ее в заблуждение), но его короткая речь почти сразу оборвалась из-за охватившего его изумления, когда он внимательнее посмотрел на ее лицо и увидел в нем грубую и гротескную карикатуру на незабвенные черты. Эта кожа мулатки, эти серебристо-русые волосы, эти толстые багровые губища преображали в вульгарный негатив ее слоновую кость, ее вороные шелка, ее бледные пухлые губы.

«Мне сказали, – пояснила она, – что один мой большой друг, Вивиан Вейл, известный кутурай – вузавай entendue? – сбрил бороду, а без нее он просто вылитый вы, верно?»

«С точки зрения логики, нет, мэм», ответил Ван.

Она призадумалась на один взмах секунды, облизывая губы, решая, грубит ли он или заигрывает, – и тут Люсетта вернулась за портсигаром.

«Увидимся апрей», сказала мисс Кондор.

Люсетта проводила красноречивым взглядом «скатертью дорожка» ленивое-ритмичное движение этих ягодичных долей и складок.

«Ты обманул меня, Ван. Эта, это все-таки одна из твоих жутких девок!»

«Клянусь, – сказал Ван, – я вижу ее в первый раз. Я бы не стал тебя обманывать».

«Ты обманывал меня много-много раз, когда я была ребенком. Если ты соврал и сейчас, tu sais que j’en vais mourir».

«Ты обещала мне гарем», мягко упрекнул ее Ван.

«Не сегодня, не сегодня! Сегодняшний день священен».

Вместо щеки, которую он хотел поцеловать, оказались ее быстрые безумные губы.

«Пойдем посмотришь мою каюту, – взмолилась она, когда он оттолкнул ее с такой силой, как будто это был его животный отклик на жар ее язычка и уст. – Я просто обязана показать тебе их подушки и рояль. Там из каждого ящика несет Кордулой. Умоляю тебя!»

«А теперь уходи, – сказал Ван, – ты не можешь дразнить меня так. Если не перестанешь, я найму мисс Кондор сопровождать меня. Ужин в семь пятнадцать».

В спальне он нашел несколько запоздалое приглашение на обед к капитанскому столику. Оно было адресовано д-ру Ивану Вину и его жене. Однажды он уже путешествовал на этом корабле, между двух рейсов на «Королеве», и капитан Коули запомнился ему пустозвоном и невеждой.

Он вызвал стюарда и велел ему отнести приглашение обратно, нацарапав на нем карандашом три слова: «Такой пары нет». Он двадцать минут пролежал в ванне. Он постарался сосредоточиться на чем-нибудь еще, кроме тела истеричной девственницы. Взявшись после ванны за гранки, он обнаружил коварный пропуск, не хватало целой строки, причем искаженный пассаж, на взгляд машинального читателя, выглядел вполне исправным, поскольку усеченный конец одного предложения и начало другого (со строчной буквы), теперь соединившиеся, образовали синтаксически правильный отрывок, безвкусицу которого он, возможно, нипочем бы не заметил (в том взбудораженном состоянии, в котором находился), если бы не вспомнил (воспоминание, подтвержденное ремингтонированной копией его статьи), что здесь у него приводилась довольно уместная (во всех отношениях) цитата: «Insiste, anime meus, et adtende fortiter» («Будь настойчива, душа моя, напрягай сильнее»).

«Ты уверена, что не хочешь пойти в ресторан? – спросил он, когда Люсетта, казавшаяся в коротком вечернем платье еще более голой, чем в бикини, присоединилась у нему у дверей Гриля. – Там людно, и весело, и джаз вовсю мастурбирует. Нет?»

Она нежно покачала украшенной драгоценностями головой.

Им подали огромных сочных «креветок гругру» (желтые личинки красного пальмового долгоносика) и зажаренного медвежонка à la Tobakoff. Занято было около полудюжины столиков и, не считая отвратительного шума работающих двигателей, которого они не заметили за ленчем, все было приглушенным, мягким и покойным. Он воспользовался ее странным застенчивым молчанием, чтобы подробно рассказать об умершем перцептисте цветных карандашей г-не Мальдуне, а также о кингстонском случае глоссолалии, которым страдала одна юконка, говорившая на нескольких языках, напоминавших славянские, – какими, возможно, пользуются на Терре, но уж точно не в Эстотии. Увы, другой казус (с игрой слов на cas) завладел его вниманием на вневербальном уровне.