Ада, или Отрада

Вид сверху, как бы отраженный в «небесном» зеркале, простодушно «придуманном» Эриком в его кипридских грезах (на самом деле потолок скрыт тенью, потому что жалюзи все еще опущены и закрывают серенькое утро), являет большой остров кровати, освещенный слева от нас (справа от Люсетты) лампой, горящей с жужжащим накалом на ночном столике с западной стороны. Верхняя простыня и стеганое одеяло отброшены к южной оконечности острова – лишенному доски изножию, откуда только что обращенный взгляд начинает свой путь на север, вверх по насильно раздвинутым ногам младшей мисс Вин. Росинка на рыжем мху в конце концов находит стилистический отклик в аквамариновой слезинке на ее рдяной скуле. Другой маршрут от пристани в глубь территорий позволяет осмотреть долгую белую ляжку (левую) лежащей посередине девушки; мы посещаем сувенирные лавки: покрытые красным лаком когти Ады, которые ведут притворно-непокорную, простительно-уступчивую мужскую ладонь из тускло-восточной в ярко-карминовую западную область, а ее сыплющее искры алмазное ожерелье в данном особом случае не намного ценнее аквамаринов на другой (западной) стороне галантерейного переулка Нового Романа. Обезображенный шрамами голый мужчина на восточном побережье острова наполовину затенен и в целом менее любопытен, хотя и находится в состоянии возбуждения, значительно превышающем то, которое полезно ему или определенного рода туристам. Недавно оклеенная новыми обоями стена, строго на запад от еще громче жужжащей (et pour cause) дороценовой лампы, украшена в честь центральной девушки перуанской «жимолостью», на которую садятся (боюсь, не только ради нектара, но и ради микроскопических существ, завязших в нем) чудесные колибри лоддигезии, в то время как на другой стороне ночного столика покоится прозаический коробок спичек, сигаретный караванчикъ, «Монакская» пепельница, экземпляр жалкого триллера Вольтеманда и жутковатая орхидея Oncidium luridum в аметистовой вазочке. На парном ночном столике с Вановой стороны стоит такая же мощная, но незажженная лампа, дорофон, коробка гигиенических салфеток «Лоск», лупа для чтения, возвращенный ардисовский альбом и оттиск статьи д-ра Фурункула (озорной псевдоним молодого Раттнера) «Легкая музыка как причина опухолей мозга». Каждый звук окрашен по-своему, а у каждого цвета свой запах. Жар Люсеттиного янтаря пересекает черную ночь ароматов и отрады Ады и, доходя до Вана, пахнущего козлом и лавандой, пропадает. Десять жадных, губительных, любящих, длинных пальцев, принадлежащих двум разным молодым демонам, ласкают своего беспомощного постельного питомца. Распущенные черные волосы Ады ненароком щекочут местную диковинку, которую она держит в левом кулачке, великодушно демонстрируя свое приобретение. Без подписи и рамы.

Вот, пожалуй, и все, поскольку волшебная безделушка сразу разжижилась, и Люсетта, схватив ночную рубашку, сбежала в свою комнату. То был всего лишь один из тех лабазов, в которых ювелир знает, как можно кончиками пальцев нежно придать пустячку еще большую ценность, делая мелкие движения, напоминающие чем-то потирание задних крылышек сидящей голубянки или фроттаж большого пальца фокусника, пальмирующего монету; но именно в таких лабазах анонимные картины, приписываемые Грилло или Обьето, капризу или замыслу, Ober- или Unterart, как раз и обнаруживаются рыщущим художником.

«До чего же она нервозна, бедная девочка, – заметила Ада, потянувшись через Вана к “Лоску”. – Можешь теперь заказать завтрак, если только… Ах, какое прекрасное зрелище! Орхидеи. Никогда не видела, чтобы к мужчине так быстро возвращались силы».

«Сотни шлюх и десятки кошечек, более опытных, чем будущая госпожа Вайнлендер, говорили мне это».

«Может, я и не такая умная, как раньше, – с грустью сказала Ада, – но я знаю кое-кого, кто не просто кошка, а настоящий хорек, и это Кордула Тобакко, она же Madame Perwitsky. Я прочитала в этой утренней газете, что девяносто процентов кошек во Франции умирают от рака. Не знаю, как с этим обстоят дела в Польше».

Некоторое время спустя он наслаждался адски Ред.> вкусными оладьями. Люсетта, однако, не появилась, и когда Ада, так и не сняв ожерелье (намекая тем самым на то, что перед своей утренней ванной она рассчитывает на еще одного caro Вана и «Дромадера»), заглянула в гостевую спальню, она обнаружила, что белый чемодан и голубые меха исчезли. К подушке была приколота записка, наспех начертанная «Зеленой Арленовой Тенью для Век»:

Сойду с ума если останусь еще на ночь поеду кататься на лыжах в Верма с другими жалкими шерстяными червяками недели на три или так печально

Pour Elle