Ада, или Отрада

С угасанием этого струящегося пламени изменилось и настроение Вана. Следовало что-то сказать, сделать распоряжение, дело приобрело нешуточный оборот или могло приобрести. Они уже въезжали на окраину Гамлета, русской деревушки, от которой березовая аллея быстро приводила в Ардис. Короткая вереница повязанных платками сельских нимф, наверняка немытых, но очаровательных, с голыми лоснящимися плечами и младыми пухлыми персями, высоко поднятыми чашами корсета, проходила через рощу, напевая старую песенку:

Колючки да крапива —
Глупышки, вам урок:
Ах, сорван был игриво
Ваш аленький цветок!

«Можно я возьму карандашик у тебя в заднем кармане? – сказал Ван Люсетте. – Хочу записать эту песенку».

«Только чур не щекотать меня там», ответил ребенок.

Ван взял Адину книжку и под ее странно-настороженным взглядом написал на форзаце:

Я больше не желаю его видеть.
Я не шучу.
Скажи М., чтобы не принимала его, или я уеду.
Отвечать не нужно.

Прочитав, она медленно, безмолвно стерла строчки резинкой и отдала карандаш Вану, который вернул его обратно в кармашек.

«Ты ужасно вертлявый, – заметила Люсетта не оборачиваясь. – В другой раз, – добавила она, – я не уступлю свое место».

Они подъехали к крыльцу, и Трофиму пришлось толкнуть локтем мальца-читателя в синей куртке, чтобы он отложил книгу, соскочил на землю и помог сойти Аде.

40

Ван лежал в своем сетчатом гнезде под лириодендронами, читая опус Антитерренуса о книге Раттнера. Колено ныло всю ночь; теперь, после ленча, боль как будто утихла. Ада верхом умчалась в Ладору, где, как он надеялся, она забудет исполнить просьбу Марины купить для него противную скипидарную мазь.

Пересекая лужайку, к нему шел слуга, сопровождаемый посыльным – стройным юным существом в черной коже от шеи до щиколоток, с каштановыми кудрями, выбивавшимися из-под фуражки с большим козырьком. Удивительное это дитя огляделось, по-любительски театрально подбоченилось и протянуло Вану письмо с пометкой «лично в руки».

Милостивый государь,

Со дня на день мне предстоит на некоторое время уехать за границу для несения военной службы. Если Вам угодно повидаться со мной до моего отъезда, буду рад встретить Вас (и любого джентльмена, которого Вы соблаговолите взять с собой) завтра на рассвете, у пересечения Мейденхэирского тракта и Турбьерской дороги. Если же нет, то я прошу Вас подтвердить в короткой записке, что Вы не держите на меня зла, как не питает к Вам, г-н Вин, никаких неприязненных чувств Ваш покорный слуга

Перси де Пре

Нет, Вану не было угодно видеть графа. Так он сказал хорошенькому посыльному, стоявшему, уперев руку в бедро и выставив вперед ножку, как статист, ждущий сигнала, чтобы присоединиться к другим удальцам в деревенской пляске после арии Калабро.

«Un moment, – прибавил Ван. – Мне любопытно кое-что узнать, – я это мигом выясню, если мы зайдем за то дерево, – кто ты, конюшенный мальчик или дворовая девочка?»

Посыльный на это ничего не ответил и был уведен хмыкающим Бутом. Короткий взвизг, донесшийся из-за скрывавших их лавровых кустов, позволял предположить, что посыльного неподобающим образом ущипнули.

Было ли это неуклюжее и напыщенное послание продиктовано опасением, что отплытие графа в Крым для участия в сражении могли бы счесть бегством от более частной стычки, или же примирительного заключения в письме от Перси потребовал кто-то другой, быть может, женщина (к примеру, его мать, урожденная Прасковья Ланская); как бы там ни было, честь Вана оставалась незадетой. Он доковылял до ближайшего мусорного ведра, сжег письмо с его украшенным гербом синим конвертом и выбросил всю эту историю из головы, отметив лишь, что отныне, по крайней мере, негодяй перестанет ухлестывать за Адой.

Она вернулась поздно вечером (к счастью, без вонючей примочки). Ван все еще покачивался в своем низко подвешенном гамаке, на вид такой заброшенный и хмурый, что, оглянувшись вокруг (с много более естественной грацией, чем у каштановокудрой посыльной), она подняла вуаль, опустилась перед ним на колени и утешила его.

Когда два дня спустя грянул гром (старинная метафора, имеющая в данном случае исподволь напомнить о сцене со старым амбаром), Ван осознал, что вспышка его зарницы свела в яростной очной ставке двух тайных свидетелей; со дня его рокового возвращения в Ардис они не выходили у него из головы: Первый, отводя взгляд, бормотал, что Перси де Пре был и всегда останется только танцевальным партнером, ветреным ухажером; Второй с настойчивостью призрака продолжал внушать, что какая-то безымянная опасность угрожает самому здравомыслию его белокожей, неверной возлюбленной.