Ада, или Отрада

Педро еще не вернулся из Калифорнии. Сенная лихорадка и темные очки не улучшили наружности Г. А. Вронского. Адорно, звезда «Ненависти», привез свою новую жену, оказавшуюся одной из прежних и самых любимых жен другого гостя, значительно более известного комедийного актера, который после ужина подкупил Бутейана, чтобы тот симулировал получение сообщения, требующего его немедленного отъезда. Григорий Акимович уехал вместе с ним (оба прибыли в Ардис в одном прокатном лимузине), оставив Марину, Аду, Адорно и его иронично хмыкающую Марианну за карточным столом. Они играли в бирючъ, разновидность виста, до тех пор, пока не прикатил ладорский таксомотор, что произошло много позже часу ночи.

Тем временем Ван вновь натянул шорты, завернулся в клетчатый плед и удалился в свой боскет, где этим вечером, вышедшим не таким праздничным, как ожидала Марина, бергамасковых ламп не зажигали. Он забрался в гамак и стал сонно перебирать тех франкоговорящих слуг, которые могли бы подсунуть ему эту зловещую, но, согласно Аде, лишенную всякого смысла записку. Само собой, первой претенденткой была истеричная и капризная Бланш, и он остановился бы на ней, кабы не ее трусость, не ее страх быть «уволенной» (ему вспомнилась отвратительная сцена, когда она, моля о пощаде, валялась в ногах Ларивьерши, обвинившей ее в «хищении» безделушки, которая в конце концов нашлась в одном из башмаков самой гувернантки). Затем в фокусе его внимания оказалось багровое лицо Бутейана и ухмылка его отпрыска, но тут он провалился в сон и увидел себя на снежной горе, со склона которой сошедшая лавина смела людей, деревья и корову.

Что-то пробудило его от этого состояния мрачного оцепенения. Сперва он подумал, что виной тому предрассветная свежесть, но затем расслышал легкий скрип (крик в его путаном кошмаре) и, подняв голову, увидел тусклое свечение промеж кустов – там, где была дверь садовой кладовой, приоткрытая кем-то изнутри. Ада никогда не приходила сюда, не оговорив с ним заранее каждой детали их редких ночных свиданий. Он выбрался из гамака и крадучись подошел к освещенному проему двери. Перед ним возникла бледная дрожащая фигура Бланш. Она являла собой престранное зрелище: голорукая, в нижней юбке, один чулок на подвязке, другой спущен до лодыжки, босоногая, подмышки блестят от пота; она распускала волосы в жалком спектакле обольщения.

«C’est ma dernière nuit au château», тихо сказала она и перефразировала эту реплику на своем старомодно-причудливом английском, элегическом и напыщенном, как говорят только в старых забытых романах: «’Tis my last night with thee» («Ночь сия – моя последняя с тобой»).

«Твоя последняя ночь? Со мной? Что это значит?» – Он смотрел на нее с тем суеверным страхом и смущением, какой испытываешь, слушая бредовые или пьяные излияния души.

Впрочем, несмотря на свой безумный вид, Бланш мыслила совершенно здраво. Решение покинуть Ардис-Холл она приняла два-три дня назад. Она только что подсунула под дверь Madame письмо о своей отставке, присовокупив к нему замечания о поведении молодой госпожи. Через несколько часов она покинет усадьбу навсегда. Она полюбила его, он был ее «блажью и жаждой», она мечтала провести с ним несколько тайных минут.

Он вошел в кладовую и неспешно прикрыл за собой дверь. Медлительность объяснялась одной неудобосказуемой причиной. Бланш поставила фонарь на ступеньку стремянки и уже задрала повыше свою короткую нижнюю юбку. Сочувствие и учтивость с его стороны и небольшое содействие с ее могли бы, пожалуй, вызвать в нем тот порыв, который ожидался ею как должное и полнейшее отсутствие которого он тщательно скрывал под своим клетчатым покровом; но помимо страха подцепить какую-нибудь заразу (Бут намекал на кое-какие неприятности бедняжки), его тревожило нечто значительно более серьезное. Он отвел ее дерзкую руку и сел рядом с ней на скамью.

Стало быть, это она подложила записку в его карман?

Она самая. Она бы не смогла уехать, сознавая, что он останется одураченным, обманутым, оскорбленным. В наивных скобках она прибавила замечание о своей уверенности в том, что он всегда страстно желал обладать ею и что, собственно, поговорить они могут и после. Je suis à toi, c’est bientôt l’aube, твоя мечта стала явью.

«Parlez pour vous, – ответил Ван. – Я не в том настроении, чтобы предаваться любви. И я удавлю тебя, можешь не сомневаться, если ты немедленно не расскажешь во всех подробностях, что тебе известно».