Аарон

— А я ведь хотела, чтобы ты меня полюбил, — Райна не видела того, насколько Канн стал деревянным, как не видела и того, что от напряжения он смял в пальцах свою последнюю пачку сигарет. Она видела лишь его глаза — серые, любимые, — и не важно, теплые или равнодушные. — Очень хотела бы. Больше всего на свете я мечтала о том, чтобы ты искал меня так же сильно, как все это время искала тебя я. Но я не сужу, нет, — насильно мил не будешь. Я… просто…

Ей казалось, что из глаз уже текут кровавые от боли слезы.

— Я… просто… хотела… — его любви? Быть им любимой? Она все это время мечтала о том, чего не может быть. Никогда не могло быть. — Не важно. Все так, как оно есть.

И все. Иссякла.

Выдохнула. Будто забыла о том, что все это время кто‑то присутствовал здесь, на поляне, слушал ее, внимал каждому слову. Поднялась с бревна — слепая, глухая и пустая — и, шатаясь, направилась в палатку.

Она уснет, да, уснет. Потому что… почему‑то совсем нет сил. Кончились.

Райна забыла о том, что, наверное, должна попрощаться перед сном, что‑то сказать, как‑то себя чувствовать. Она просто шла, пока не услышала брошенный в спину вопрос:

— Он точно умер, этот пидор?

Говорил Канн. Нет, не говорил — брил наголо леденящей душу спокойной яростью, — цедил слова сквозь зубы.

— Джокер? — она обернулась. И даже улыбнулась. — Наверное.

Как здорово, какое облегчение — после всех этих лет уловить толику поддержки в свой адрес. Эту редкую искорку теплоты она сохранит и унесет с собой в могилу.

— Наверное?

— Да, наверное. Я не знаю.

Устала. Просто слишком сильно устала.

— Мертв или жив, но я найду и убью его заново.

Она не сомневалась — убьет. Таким тоном не говорят, когда шутят, — таким тоном клянутся.

— Спасибо, — прошептала так тихо, что уже никто не услышал.

Откинула полог палатки и забралась внутрь.

*****

Никто ничего не обсуждал и не комментировал. Есть такие услышанные истории, которые не трогают, — хранят в памяти и никогда не пересказывают другим. Так случилось и сейчас.

Ушел Майкл. Через какое‑то время, выдав Канну пачку сигарет из блока, который предназначался для Бойда, покинул поляну ассасин. Следом Баал.

И только Аарон продолжал сидеть у костра — немой, неподвижный и мрачный. Спроси его, о чем он думал и что чувствовал в тот момент, он и сам не смог бы ответить. Потому что слишком много всего наслоилось — ярость, изумление, печаль, разочарование. Разочарование, потому что хотел ведь ее найти, хотел узнать, как дела, не попала ли в беду, и не узнал. Каждый раз, когда на ум приходила мысль "как она?", гнал ее от себя. "Нормально", — отнекивался внутри. Нормально.

Оказалось, совсем не нормально.

А он не пришел. Когда был ей нужен.

Час сменился следующим — Канн все сидел. Вокруг ночь, костер почти прогорел; ушло из новой пачки еще три сигареты.

Он будет пахнуть табаком. Ну и пусть.

Он был ей нужен. Всегда был ей нужен, и скучал по этому ощущению, сильно скучал.

Рейка…

Мила могла без него прожить. Райна не могла.

В какой‑то момент — вокруг уже глухая ночь и вот — вот забрезжит рассвет — он поднялся с бревна, выбросил в угли окурок, сжал губы и решительно направился к палатке.

Не к той, что справа — своей. А той, что стояла в отдалении — самой левой.

Палатке Райны.

Он влез в нее, как влезает в берлогу медведь — шумно, не боясь, что разбудит, не боясь, что тесно. Умостился возле лежащего на коврике тела, откинул тонкое одеяло, грубовато, но крепко прижал к себе Райну, уткнул ее лицом в свою шею. Погладил по волосам.

— Аарон?

— Спи.

— Аарон…

— Молчи.

И она замолчала. Долго дрожала в его руках — тощая, хрупкая, будто склеенная из осенних листиков, — какое‑то время тряслась, всхлипывала, обнимала его так жадно, как будто в последний раз, как будто навсегда. Потом сколько‑то возилась, шумно дышала, терлось носом о его колючий подбородок, затем, наконец, затихла.

А он все гладил ее в темноте по волосам — по длинным, отросшим. Не по ежику.

— Аарон, — она все еще пыталась говорить с ним сквозь сон.

— Я здесь. Спи, Райна. Спи.

— Ты не уйдешь?

Он молчал. Жал ее к себе, обнимал, держал так крепко, будто силился собрать из осколков заново.

— Не уходи.

— Я найду того пидора.

— Он умер.

— Неважно. Я найду его — живого или мертвого — и закопаю вновь.

— Я…

— Спи, Райна. Спи. Я тут.

И она заснула.

А лежащий рядом Канн не сомкнул глаз до самого утра.

*****

Взяв заплечный вещевой мешок,

И навьючив, сдерживая ропот,

Шла по жизни, не жалея ног,

С ношей, под названием "горький опыт".

Тяжело, но помощь не нужна,

Этим не положено делиться.

Справлюсь как‑нибудь со всем сама,

Но момент настал, пришлось открыться.

Слабой и дрожащею рукой,

Из последних сил держа осанку,

Как на эшафоте пред толпой,

Вывернула душу наизнанку.

Мысленно готовилась к удару,

Но презрения тень не проскочила.

Эта откровенность, как подарок,

Мне твои объятия подарила.

(автор: Марина Яныкина)

После того, что случилось накануне, Райна ожидала, что наутро она однозначно будет испытывать бессилие, стыд, маяться худшим в мире настроением и точно не пожелает ни с кем общаться.