Аарон

Жилистая рука мужчины за стойкой легла на кобуру, но еще быстрее извлекла из‑за пояса пистолет рука Аарона.

— Стой тихо. Не двигайся.

Человек в форме с бэйджиком "Нилс" застыл — замер, глядя на нацеленное в лицо дуло.

— Сюда приедет подмога…

— Не приедет. Давай, выходи из‑за стойки.

Нилс не двигался.

— Выходи, я сказал, — процедил Канн.

Прежде чем сделать шаг навстречу напористому "гостю", охранник несколько секунд смотрел туда, где под столом, припрятанная от посторонних глаз, находилась красная "тревожная" кнопка — успеет или нет?

— Не дури.

Глаза стратега прищурились — нехорошие глаза, злые.

Нилс судорожно сглотнул; в комнате, предназначенной для персонала, его пришлось связать и отключить.

Дубликаты ключей от всех находящихся в подъезде квартир он нашел в служебном помещении; взял тот, напротив которого значилось "Пентхаус". Покинул тесную комнату, проверил, что "спящий" охранник надежно заперт, двинулся к лифтам.

Подходя к знакомым высоким дверям, Аарон надеялся на одно — не обнаружить там Райну. Нет, обнаружить Райну — лучше пьяную и спящую с выключенным рядом сотовым, — но только не труп Райны.

Только не это… Нет…

Проворачивая ключ сложной конструкции в замке, дрожали пальцы. Когда стальные тяжелые двери распахнулись, Канн вошел в квартиру.

(Medwyn Goodall — he Storm Lands)

Стадион, а не апартаменты. Точно такие, какими он их помнил, — множество коридоров, множество комнат — он бы умер от голода, добираясь из кабинета до кухни. Все слишком далеко.

Гостиная оказалась пуста, кабинет тоже.

Аарон последовательно, не пропуская ни единого угла, проверял помещение за помещением: спальни, гостевые, туалеты, ванные, кладовые — хозяйки нигде не было. Не оказалось ее и на террасе с двумя выставленными под открытое небо шезлонгами.

Где ты, Райна?

Он дошел до самого края крыши и, сдерживая дыхание, зачем‑то посмотрел на гудящий внизу проспект — все тихо, спокойно; семафорили друг другу стоящие в пробке на перекрестке таксисты. Ни скорой, ни пожарных, ни тревожных огней — значит, зря подумал…

Ее сотовый, изредка мерцавший лампочкой, оповещая о пропущенных вызовах, лежал на столе рядом с выключенным ноутбуком.

Куда бы Райна не ушла, она оставила его здесь — зачем? Почему? И куда, бросив телефон на столе, она могла податься?

Хмурый, как туча, взволнованный и напряженный Канн огляделся по сторонам — кажется, он побывал везде. Но везде ли?

И вторичный осмотр показал, он кое‑что пропустил — дверь, ведущую в студию.

Он никогда не считал себя особо "культурным" человеком и живописью не увлекался. Когда увидел посреди светлой просторной комнаты стопку из накиданных друг на друга полотен, поначалу даже не обратил на них внимания — рыскал глазами по помещению в поисках Райны.

Здесь пахло красками, скипидаром и грунтовкой для холстов. Пахло пылью и ее давним присутствием.

И здесь тебя нет, потеряшка.

Видит Бог, он волновался. Слишком сильно хотел найти ее, обрадовать, сгрести уже, наконец, в свои объятья и потрясти со словами: "Райна, у нас получилось!" Получилось дойти туда, все получилось — все — все — все! И она счастливо улыбалась бы в ответ — широко и солнечно, светилась бы от радости, от того, что все закончилось не плохо — хорошо…

Только бы найти ее.

Глаза профессионально и быстро обыскали помещение, ноги на автомате уже понесли Канна к выходу, когда его взгляд случайно зацепился за лежащую поверх остальных картину.

Картину, на которой был изображен его дом в Девенпорте.

Он узнал его сразу: подтаявшие сугробы перед входной дверью, свисающие с крыши сосульки, горящий на фоне розовато — сиреневый закат. Трясущимися руками Аарон поднял картину, поставил ее у стены, долго всматривался в детали — изображенную несколькими мазками промерзшую дорожку, крыльцо, заснеженный коврик, о который они вытирали подошвы. Тогда, помнится, была ранняя весна; Райна часто мыла полы, чтобы убрать с пола остатки натасканной с улицы ботинками воды. Шлепала по коридорам в его разношенных тапках…

С тревожно бьющимся сердцем он вернулся к стопке лежащих друг на друге полотен и уже через минуту расставил их все вдоль стены.

Его кухня — клетчатая скатерть, кружка с трещиной на поверхности, кусок стола… Часть гостиной — книжный шкаф у стены, висящий на стене барометр. Он не помнил, что он там был, — она помнила.

Она помнила все: как выглядело его кресло в кабинете, тесный коридор между комнатами, собственную неприметную спальню, купленный ими новенький пуховик. Она помнила его самого — портреты, портреты, множество портретов. И на каждом из них Канн.

У Аарона от нежности и боли сжалось сердце.

"Все это время я любила его…" — и ее взгляд на той поляне в самое сердце.

Она любила. Любила.

А он стоял здесь, смотрел на изображенный на небольшом холсте собственный профиль, спинку кресла, вьющийся от сигареты дым и понимал одну вещь — он больше ее не отпустит. Никогда не отпустит. Свою хрупкую и чуткую, свою родную Райну.

Покидая студию, Канн ощущал, как дрожат и ладони, и колени. Как дрожит и захлебывается от чувств сердце.

*****