аа

Поминки проходят в доме, где жила Руби. Гости толкутся в просторной гостиной. Топчут мягкий красный ковер, оставляя на нем петляющие цепочки следов.

На большом деревянном столе в углу комнаты расставлены фотографии в рамках: вот новорожденная Руби спит в кроватке; вот она уже постарше, строит на пляже замки из песка; позирует на камеру вместе с одноклассниками; стоит на фоне наряженной елки с бокалом красного вина в руке.

Восемнадцать лет жизни, втиснутые в несколько фоток.

Из висящих на стене овальных колонок льется тихая музыка, смешиваясь со звуками приглушенных голосов. Гости склоняются над белыми фарфоровыми тарелками, на которых лежат сосиски в тесте, рисовые крекеры и кукурузные чипсы – в прихожей устроен шведский стол.

Стоящая рядом с камином женщина, которой я никогда раньше не видела, поворачивается к своему спутнику и говорит:

– Ну, не знаю. Что‑то непохоже это на легкий майонез.

Никого из присутствующих я не знаю, поэтому отправляюсь на кухню чего‑нибудь выпить.

На столе рядами стоят бутылки с вином, несколько бутылок с напитками покрепче и банки с газировкой. Я кидаю в стакан пригоршню льда и делаю себе виски с колой. Белая книжка Руби сообщила бы, что это удовольствие обойдется мне в восемьдесят калорий.

– Она тоже любила этот напиток, – говорит кто‑то у меня за спиной.

Я оборачиваюсь и вижу Криса – брата Руби. Я встречала его как‑то раз, когда подвозила ее до дома.

– По‑моему, она предпочитала водку, – отвечаю я и сочувственно улыбаюсь, как полагается улыбаться человеку, который только что похоронил единственную сестру. – А тебе чего налить?

– Того же самого. – Он кивает на мой стакан.

Я делаю Крису коктейль, затылком чувствую его взгляд и боюсь обернуться. Протягиваю ему стакан.

Крис одним глотком осушает его, ставит на разделочный стол и пристально смотрит на кубики льда в пустом стакане. Кажется, что проходит очень много времени, прежде чем Крис поворачивается ко мне.

– Ты знала про Руби?

Я пригубливаю коктейль.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты знала про Руби?.. Понимаешь?.. Думаю, понимаешь.

И я могла бы ответить: да, я знала, как Руби бежала в туалет, прикончив целую тарелку чизбургеров и чипсов, огромный кусок чизкейка со взбитыми сливками и две пинты диетической колы.

И да, я замечала противный резкий запах, исходящий от ее пальцев и изо рта.

И амбре сыра с голубой плесенью, которое оставалось после нее в туалете.

И незаживающие розовые мозоли на костяшках пальцев там, где передние зубы соскабливали с них кожу.

И сами зубы, потемневшие от желудочного сока, который есть не что иное как раствор соляной кислоты, достаточно крепкий, чтобы оставить на ладони ожог.

Да, я замечала, что беличьи щечки Руби опухли, лимфоузлы на шее увеличены, а глаза воспалены и покрыты сеточкой красных жилок.

Замечала мелкие кусочки полупереваренной пищи, которые отскакивали от стенок унитаза и прилипали к ее ломким волосам и воротнику рубашки.

Крис по‑прежнему глядит на меня и ждет ответа.

Я набираю полный рот коктейля и стараюсь сделать вид, что сглатываю только поэтому.

– Какая теперь разница? – говорю я наконец.

Крис все так же пристально смотрит на меня. Секундная стрелка настенных часов совершает полный оборот, прежде чем Крис отводит взгляд, берет со стола неоткупоренную бутылку красного вина и чистый бокал и уходит из кухни.

Я до половины наполняю стакан виски, на этот раз без колы, и добавляю лед. Рука у меня дрожит.

Уже собираясь уйти, я замечаю, что между микроволновкой и стеной засунута золотистая зажигалка «Зиппо» с буквой «Р» на боку. Я достаю ее, выхожу из кухни и направляюсь к парадным дверям.

На подъездной дорожке стоит машина Руби. Я приближаюсь к ней, закуриваю от золотистой зажигалки и слегка повожу рукой, чтобы крышка захлопнулась. Кто‑то вымыл машину и внутри, и снаружи, но когда я наклоняюсь, чтобы взглянуть на свое отражение в заднем окне, то вижу три белых пятнышка клея в том месте, где раньше было нечто другое.

Фред ВентуриниБензин

Отвернувшись шрамами к полкам с пометкой «иностранные языки», я листал какую‑то выбранную наугад книгу. Магазин мне нравился больше, чем сами книги: здесь люди из вежливости держались незаметно.

Шрамы я прятал не специально. В ресторанах всегда просил кабинку и сидел там со своими рубцами, отводя лицо от официанта и остальных посетителей. В автобусе, за рабочим столом, на скамейке или даже дома на диване я подпирал изуродованную сторону рукой и, скрывая шрамы, выглядел задумчиво.

Шрамы не зудели – на самом деле кожа там онемевшая, – но в общественных местах я всегда немного их почесывал, рукой защищая скопление неровных розовых линий от чужих глаз. Выходя из дома, я не продумывал эти маленькие хитрости, но все равно так поступал. Это была не привычка, скорее приемы, отработанные еще в детстве, когда методом проб и ошибок я учился скрывать свое уродство.

– Ларри? – Чей‑то голос оторвал меня от книги, которую я держал в руках, но еще не начал просматривать. – Ларри Бентон?