аа

Ко мне обращался лысеющий грузный тип в белой сорочке с пожелтевшими подмышками, лицо которого блестело от пота.

– Ты меня, наверное, не помнишь.

– Простите, – отрицательно покачал я головой, улыбаясь, словно помнить должен.

Он попытался взглянуть на шрамы, посмотреть, что с ними сделали годы. Но, по крайней мере, проявил вежливость. Дети, если они замечали мой недостаток, вели себя намного хуже. Улыбаясь, они кем только меня не обзывали, считая, что круто столкнуться с Франкенштейном или Фредди Крюгером.

– Мы общались в детстве, – сказал он, не обидевшись, что я его не вспомнил. Вероятно, отнес мой провал в памяти на счет детской травмы. – Как поживаешь?

– Неплохо, насколько это возможно, – ответил я.

– Надо же… Знаешь, я о тебе часто вспоминал, по роду деятельности, – продолжил он. – Особенно в последнее время.

– А чем занимаешься? – Мне не хотелось проявлять явный интерес к беседе, но стало любопытно.

– Не уверен, что ты захочешь это обсуждать. Просто я работаю в Федеральном бюро тюрем – неподалеку от Мариона… и… ну, дело в том…

– Эрик, – вырвалось у меня. Двадцать лет не произносил этого имени.

– Ну, тогда ты знаешь.

– Нет, не знаю.

Я ожидал услышать, что Эрик снова в тюрьме. На этот раз, возможно, пожизненно.

– Он повесился в камере, месяц назад, – обыденно поделился информацией мой собеседник, словно сообщил прогноз погоды. – Вдобавок ко всему, во время моего дежурства. Даже записки не оставил.

Я пожал плечами. Он, наверное, ожидал более бурной реакции.

– Знаю, не стоит заводить этот разговор, но каждый раз, когда я его видел, вспоминал, что случилось. Ну, ты понимаешь. С тобой.

– Понимаю, – сказал я.

– Наверное, зря я это начал.

– Да нет, все в порядке. И раз уж мы об этом заговорили, не припомнишь, не говорил ли он чего? О том, что случилось?

Лицо парня напряглось. Будь у него машина времени, он перемотал бы все назад, улизнул бы ко всем чертям от этого разговора. По крайней мере, нас кое‑что объединяло.

– Не хочу тебя больше волновать, но… слухи ходили. Хотя не думаю, мне не следует их повторять слово в слово, если ты не против. О смерти Эрика в этом мире никто не пожалел – давай поставим на этом точку.

Мы даже не стали врать друг другу и говорить, как здорово было увидеться. Повисло молчание. Я скользнул взглядом по неоткрытой книге. Он отошел, так и не назвав своего имени.

Лежа той ночью в кровати, я заснул с мыслью, что Дуглас Эймс, который выпустился на два года раньше и как‑то раз на весь автобус обозвал меня Ларри‑Шкварка, узнал меня с хорошей стороны.

* * *

Однажды тринадцатилетний Эрик отвинтил в моем сарае бак с бензином со словами:

– Нюхни бензинчику – увидишь Иисуса собственной, блин, персоной.

Душу просто вышвыривает из тела. Накачаешься парами, и такое чувство, что сознание раскалывается надвое. Это только звучит неприятно. На самом деле ощущение почти восхитительное, особенно когда ты слишком молод и не в курсе, что химические препараты вытягивают из мозга важные вещества.

Грязный пол в сарае был влажным. Вдыхая свою порцию, я склонился над баком, встав на колени, и почувствовал, как через джинсы проникает холод, а внутри образовалась шипучая легкость. Такой воздушный шарик, парящий в воздухе, пока душа не упрется головой в потолок. Потом кайф рассеивается, блекнут пятна, и ты снова воссоединяешься с этим миром. Ну, как‑то так.

Эрик творчески подходил к времяпрепровождению в провинции. Бензин был только одним из вариантов. Мы жили в Верноне, небольшом городишке на подступах к такому мегаполису, как Патока, что двумя милями южнее. В Патоке жили шесть сотен людей; там был банк, сетевой супермаркет с неизменно отвратным мясом, а к соседям в гости ездили верхом на газонокосилках.

Вернон же – если верить белым буквам на зеленом знаке у шоссе – гордился населением в сотню человек. В Верноне заборы строили из старых покрышек, а в некоторых домах проседали крыши. Здесь жили в задрипаных прицепах с автомобилями на колодках, автомобилями, которым никогда снова не отправиться в путь, автомобилями с отсутствующими деталями, выставленными во дворе ради предупреждения незваных гостей. Единственное предприятие – крохотная закусочная «У Джойса», да и то в обед закрывалось. Деньги делали только на фермерах, которые рано встают. Насколько я помню, кроме кофе и лепешек с мясной подливой там ничего не подавали. А когда заканчивались лепешки, бывало, закрывались вообще рано.

Видеоигр в Верноне не знали. Ездить на секцию бейсбола было слишком далеко, а матери работали. И ты коротал время на улице. Рыл норы. Играл с палкой. Охотился на черепах в стоячей воде мерзкого коричневого цвета. Потом находил черепаху и недоумевал, на кой черт она сдалась, рисовал цифру или свои инициалы на панцире и отпускал.